Цвет бедра испуганной нимфы
Седой же волшебник сидел и напевал:
– «К берегам священным Нила…»
М. Булгаков
«Собачье сердце»
В "Буффе" гремит очередная премьера, причем гремит во всех смыслах: много криков, воплей, песен, беготни и громких имен на афише: Елена Воробей и Мурад Султаниязов (из спектакля на троих, с небольшими вкраплениями массовки это - больше половины, так что количественная характеристика "много" уместна). Название не менее громоподобно: "Ты мой бог". В двух словах - история о мужчине, который нашел в парке собаку, подобрал-обогрел, привел домой и...представил жене. Женщина и собака не могут ужиться под одной крышей, а заодно пытаются выдавить друг друга и из сердца мужа и хозяина, сначала исподволь, потом все более и более откровенно. Несомненно, хэппи-энд.
Но речь не об этом. Роль Сильвии - найденной собаки, она же камень преткновения – исполняется двумя составами: Елена Воробей, признанная Москвой мастер эстрадного жанра и Ксения Андреева, студентка выпускного курса при театре. При таком, казалось бы, перекосе масштабов личности, получаются две полноценные истории, настолько разные, что кажется уместным построить размышления о спектакле по принципу сравнения. Впрочем, положа руку на сердце, даже противопоставления - по крайней мере, в отдельно взятой моей голове. А дальше каждый сам выберет для себя - женщину, религию, собаку...
Думаю, что каждый из нас хотя бы раз в жизни был на детском спектакле, в котором главными действующими лицами являются звери. Чем взрослее мы становимся, тем больше видим: это актеры, изображающие зверей. В большинстве случаев это неимоверно мешает взрослому сознанию и создает ощущение детской самодеятельности. Исключений на моей памяти было ровно два, оба в театре Комедии им. Акимова: "Кошка, которая гуляет сама по себе" и "Эмиль из Ленеберги". Третьим стал (и не стал так же!) "Ты мой бог": в исполнении Елены Воробей собака Сильвия - собака до кончиков когтей с первой секунды, это зверюшка, животное, безоговорочно настоящее (у Андреевой Сильвия - добрую половину спектакля собака, которую старательно изображает умница-студентка). Казалось бы – так и хорошо же! Так ведь и радоваться ба! Однако парадокс в том, что именно в истории с «настоящей» собакой мы оказываемся втянутыми в банальную семейную разборку, практически адюльтер - и логичным приговором этому ощущению звучит удивленно-тоскливая фраза жены, отчаявшейся до приема у психотерапевта: «У них, к сожалению, нет физических отношений!». Тут и застыть бы соляным столбом, но на помощь приходит история вторая, где собака – скорее познающий мир подросток, забавно прядающий ушами, чем взрослая уверенная в себе сука, простите, женщина. Впрочем, хватит эмоций.
Казалось бы, в обоих вариантах говорятся одни и те же слова, практически одинаково, за редкими исключениями, больше импровизационного характера, разведены мизансцены. Однако в истории первой Сильвия-Воробей входит в дом Грега как хозяйка, как внезапно появившаяся и победившая соперница – красивая, мол, и смелая дорогу перешла. У них с Кейт, законной женой и хозяйкой, с самого начала нет никаких попыток наладить отношения. Кейт отгорожена глухой стеной неприятия, а Сильвия по умолчанию требует себе не только внимания, не только права лежать на диване с ногами – простите, лапами! – но и победительного, хамского права быть в этом доме новой хозяйкой. Конечно, сам Грег тоже тот еще фрукт – гулять, говорит, пойдем, девочка моя. Собаке, вот именно, а не встрепенувшейся было жене. И идет, что характерно – сначала до вечерних звезд, потом до зари. И внезапно даже замахивается на семейный очаг: бросим, заявляет он, этот затхлый приют постоянства, уйдем с тобой в закат. Неудивительно, что изначальная идея «Veni, vidi, vici», с которой Сильвия вошла в дом, окончательно укрепляется в ее встрепанной голове, после таких-то речей. И когда доведенная до отчаяния Кейт объявляет ей войну – виновница переполоха разве что за ухом левой ногой лениво не чешет, так ей смешны эти претензии и попытки женщины настоять на своем. Она уверена в своем превосходстве, в своем праве на Грега, в нерушимости своей позиции – примерно как до ее появления была уверена Кейт, только тихо, интеллигентно и почти спокойно. Учитывая такую расстановку сил, финал действительно сваливается как снег на голову – но по зрелому размышлению он оказывается совсем не таким убедительным, как показался в первые эмоциональные минуты осознания происходящего. Такая Кейт с такой Сильвией таким образом не могут прийти к такому выходу из ситуации – это красивая, но фальшивая елочная игрушка. На самом деле, в этой истории ни у кого нет выхода – ни у просто-напросто уставшего от рутины Грега (как всегда прекрасный Мурад Султанниязов), ни у Кейт (удивительная, филигранная Анна Коршук), которая, хоть и действительно любит своего мужа, давно уже живет во временах Шекспира как в своей обычной мысленной повседневности. Ни, тем более, у той хамоватой, озорной, бесконечно живой и эгоистичной Сильвии, которая получается у Елены Воробей. Им всем троим остается только ждать, кто первым помрет – ишак или падишах. Эта монетка на ребро не падает.
История Сильвии-Андреевой другая. Да, там тоже много эмоций, криков и воплей, беготни и наглости. Но это веселая безудержность молодого крокодила, страстно желающего завести себе друзей (и с радостью тыкающегося носом в колени тому, кто приласкает – носом! в колени! а не то «биофильское», что вы подумали), а не королевы бала (читай – деревенской дискотеки) в состоянии течки. Она даже честно попыталась приноровиться к Кейт – да и та не сразу отгорожена глухой закрытой стеной, но что-то у них разладилось и «с самого начала пошло не так». Кейт, с испугом и отвращением избегающая в гардеробе любых цветов, кроме серого – позволительны лишь кокетливые белые носочки (художник Яна Штокбант год от году все чаще и чаще без промаха бьет в десятку каждым спектаклем) – давно разучилась говорить о чем-то, кроме Шекспира. У нее все ясно и определено, дети выросли и учатся в колледже, язык Шекспира вечен, муж рядом. И тут врывается какое-то рыжее чучело, которое не просто нагло валяется на диване, но и не считает себя виноватой в нарушении запрета на этом самом диване валяться. Кейт – слишком тщательно относится к обязательствам, она не может вот так просто взять собаку, для нее это еще одна колоссальная ответственность – а ведь все уже устоялось: дети выросли и учатся, язык Шекспира вечен, и так далее, далее, далее. И тут, исподволь, выясняется, что у Кейт внутри тоже кипят страсти, они тоже любит и страдает, ей вот тут больно, а вот тут обидно – а муж, вместо того, чтобы поддержать и приголубить, рассказывает про очередное «наше», его и собаки, достижение. Как же тут не напиться с горя. Но ведь и муж не такой уж эгоистичный лентяй, каким хочется его представлять. Не такой уж он по Зигмунду нашему Фрейду (семейный психотерапевт – блистательная работа в обоих составах, и Березкин, и Лёвин создают комичные на грани фола образы, злые, смешные и точно-карикатурные) уставший супруг, ищущий замену жене, в том или ином смысле. Тут устал, тут запутался, тут разучился говорить нежные слова любимой женщине Кейт (как блистательна сцена, когда психотерапевт прячет ее за выступ в своем кабинете, чтобы принять стучащего в дверь Грега якобы одного – и вбегающий герой направляется прямиком к жене. Да, он разочарует ее тем, что будет рассказывать об очередной проблеме с Сильвией, и она не заметит этого встроенного радара – впрочем, ведь это для нее в порядке вещей, они настолько сильно проросли друг в друга за 20 лет настоящего брака, что не замечают такие мелочи, являющиеся одним из главных доказательств любви). И вот в таком раскладе, в конце такой дороги – финал логичен, потому что по-настоящему выстрадан. Они шли к нему все трое, каждый своей дорогой, время от времени их пути пересекались, порой кто-то шел вместе, иногда, наоборот, кто-то отбивался в сторону, присаживался на обочину и отдыхал или лелеял сбитые в кровь ноги. Но никто из них не врал другому, не подличал и не стремился обмануть. Просто Грег, Сильвия и Кейт – каждый по-своему – боролись за свое место под одним солнцем. А потом оказалось, что надо просто чуть-чуть потесниться - и тогда, быть может, еще и не наступит рай на земле, но случится их собственное, частное счастье. И никто не уйдет обиженным.