Озеро Чад
И тая в глазах злое торжество
Женщина в углу слушала его
Н. Гумилев

Она приходит и по-хозяйски садится в кресло, небрежно закинув ногу на ногу. Майкрофт привык к этим визитам, более того – он никогда в этом признается, но они не просто нужны, они ему уже необходимы. Поэтому в ответ на такое наглое пренебрежение приличиями он лишь чуть поворачивает голову и потягивает шеей, словно галстук вдруг стал ему давить – Холмс, естественно, не собирается ничего говорить, но так он показывает гостье, что ее приход замечен и оценен. Она кивает, устраивается поудобнее и с привычной ненавистью буравит хозяина кабинета взглядом. Что ж, ему не привыкать.
Майкрофт прекрасно помнит, как это началось – как однажды, выйдя из дома омерзительно ранним промозглым утром, он буквально споткнулся от направленного на него потока ненависти. Удивляло, впрочем, не это, а полное игнорирование его охраной вызывающе стоящую напротив дома девицу, чьи глаза, да и весь облик, и источали эту ненависть. Тогда Майкрофт лишь пожал плечами, предоставив службе безопасности самой разбираться с этой ненормальной. Потом, наткнувшись на девушку второй раз, Холмс вспомнил, где ему доводилось ее видеть и понял, почему охрана, вне всякого сомнения уже давно пробившая личность внезапной «фанатки», ничего не предпринимает. Пожалуй, он и сам бы в подобной ситуации не стал ничего делать.
А потом она пробралась в его сад и побила окна в доме. Просто, четко и методично, доставая из оттянутых карманов серого плаща один за другим гладкие приготовленные камни, сосредоточенно, закусив нижнюю губу – Майкрофт потом внимательно пересмотрел все записи с камер наружного наблюдения – швыряла их по окнам, удовлетворенным кивком отмечая каждое разбивающееся стекло. Когда прибежавшие молодцы из охраны скрутили ей руки, она даже не пыталась вырваться, лишь в глазах плескалось злое спокойствие. Молчала в ответ на все вопросы, даже после звонка в полицию и приезда злого как черт Лестрейда, который сначала открыл было рот, чтобы очевидным образом разораться, а потом вдруг посмотрел на нее внимательно и замолчал, сгорбился, вышел во двор, в дверях столкнувшись с приехавшим Майкрофтом и практически того не заметив. Холмс тогда с интересом наблюдал за ним в окно, как он курит, привалившись к дереву, как потом смешно озирается в поисках места, куда зашвырнуть окурок – а не найдя, смешно зажимает в кулаке.
Майкрофт тогда махнул на все рукой и просто их отпустил. Буквально вручил ее Лестрейду со словами «Разберетесь там сами, на поруки или как-то еще», вытолкал обоих из дома, а охрану отпустил со словами, что все нормально, и ничего не было, просто забыли. Служба безопасности не зля получала свои деньги, так что когда она в следующий раз явилась и, игнорируя возмущенные вопли шофера, быстрыми отточенными движениями проколола все четыре колеса машины Холмса, охранники отправили ее восвояси, чем даже, кажется, вызвали разочарование. По крайней мере, той уверенности, как после обстрела окон, у нее в глазах не было. Майкрофт, повинуясь какому-то внезапному порыву, выписал всем премию, хотя, по идее, должен был уволить, что не уследили.
А потом началась осень. Эта треклятая английская осень, когда очень тянет простудиться, замолчать, уехать от всех, а еще лучше просто сдохнуть. Промаявшись месяц, Майкрофт, точно зная, что она завалена работой по самые уши и зла до изнеможения, подкараулил ее у выхода и, придав лицу максимально мерзкое выражение, сказал что-то вполголоса. Надо сказать, что мистер Холмс давно забыл, каково это – получать по морде, так что реальность оказалась куда как сильнее ожиданий, но Майкрофт ощутимо взбодрился и прекратил хандрить. Наблюдавший с разумного расстояний охранник тогда надрался в ближайшем баре, потому что никак не мог понять, что происходит.
А потом как-то так получилось, что она оказалась вхожа в его кабинет и стала приходить, изводя его и себя своей ненавистью – но ею же и исцеляя. Иногда Майкрофт собирался хоть что-нибудь спросить, но потом одергивал сам себя, понимая, что любым вопросом нарушит то особенное, что сложилось между ними на основе их дикой, животной, бешеной ненависти. А потом однажды он входит в кабинет и, ни на секунду не притормаживая перед «ее» креслом, проходит к хорошо запрятанному в недрах шкафа бару и щедро наливает себе виски.
- Собирайся! – говорит он первое за время их отношений слово. Перехватывает все тот же ненавидящий, но какой-то растерянный взгляд и поясняет: - Едем в Сербию. В конце концов, - он улыбается самой отвратительной из своих улыбок, - ты заслужила увидеть это первой.
Залпом опрокидывает в себя виски и добавляет, впервые пробуя ее имя на губах:
- Салли.