...будущее не вернуть...
и снова вести с ЗФБ
моя основная команда, которая распечатала вообще мое участие в подобного рода мероприятиях:
команда обожаемого кардинала Ришелье
моему перу принадлежит, на удивление, основной костяк текстов, как годного юмора, так и, внезапнЭ, чОрного рейтингового ангста (безпейрингового!!!)
Списочег:
1. "Лошадью ходи!" драббл G-PG13
2. "Сказ про то, как граф Рошфор в Лондон ходил" драббл G-PG13
3. "Ришелье и Смерть" драббл G-PG13
4. "Станьте голубем почты моей!" драббл G-PG13
5. "Тираны" мини G-PG13
6. "Вздохнет француз – известно кардиналу!" драббл R-NC21
7. "Коты кардинала" миди R-NC21
Пункт седьмой, рейтинговый кровь-кишки-распидорасило, до сих пор вызывает у меня оторопь порядка "как я могла?!"
то есть, натурально
при этом текст хвалят. многие. очень. сам по себе - текст как текст - он, наверное, действительно этого заслуживает))
в общем, желающие - под море.
там все по порядку вышепредложенного списка
Великие тексты тут
Название: Лошадью ходи!
Персонажи: Рошфор, ОЖП
Категория: гет
Жанр: юмор
Краткое содержание: Какие еще неприятности может причинить королева?
Она кокетливо проводит пальчиком с острым ноготком по его плечу и томно тянет:
- И тут шрам! Скажи, откуда он?
Рошфор перехватывает нежную ручку и, задумчиво щекоча ее ладонь большим пальцем, отвечает:
- Это еще с юности, в первом же сражении получил удар даже не шпагой, а настоящей саблей. Мальчишка был, лез впереди всех, потом боялся, что руку отрежут. Ничего, обошлось, как видишь.
- А этот? – продолжает она, спускаясь ласкающим движением пальчиков чуть ниже, к мускулистой груди, поперек которой тянется довольно свежий шрам.
- А это морское сражение позапрошлого года, в корабль попал вражеское ядро, меня швырнуло на снасти, я почти насквозь пропорол грудную клетку.
Она медленно, миллиметр за миллиметром, зацеловывает безобразный рубец, всем своим видом показывая, как ей нравится занятие. Потом смело и отчаянно сует руку еще ниже и, почти не краснея, спрашивает, проводя пальцами в опасной близости от самого стыдного и вожделенного:
- А здесь что?
- А здесь, моя дорогая мадемуазель, предательский удар кинжалом. Подозреваю, что целились немного правее, - на этих словах она испуганно вскрикивает, верно представив место неудавшегося удара, - но, как видишь, все обошлось. Рана, правда, была глубокой, воспалялась, несколько месяцев было трудно ходить, не говоря уж о том, чтобы сидеть в седле. Но все прошло совершенно без последствий, - с этими словами, чтобы доказать выдвинутый постулат, Рошфор ловко подминает собеседницу под себя. Когда влюбленные восторги несколько утихают, девушка продолжает "путешествие" по телу любовника.
- Расскажи про этот шрам, - просит она, ведя рукой по широкой спине, которую наискосок пересекает тонкий рубец.
- Да нечего тут рассказывать, идиотская драка двое против пятерых, мой соратник неудачно отступил в сторону, и я остался с открытой спиной, вот и получил по касательной. Не бери в голову.
- Тогда этот? – она ласково проводит языком под лопаткой, где виден небольшой, но явно глубокий шрам.
- Это мелочи, - беспечно отмахивается Рошфор, - подо мной подстрелили лошадь, она стала оседать и придавила меня, практически насадив на мой же собственный кинжал.
Девушка ахает, в ее глазах мелькает жалость, она с удвоенным пылом принимается ласкать усеянное разнокалиберными шрамами тело возлюбленного. Когда наконец все шрамы исследованы, остается последний вопрос, который был прибережен напоследок. Эту героическую историю ей хочется услышать на сладкое.
- А где ты потерял глаз? – спрашивает она, дрожа от предвкушения, но Рошфор резко мрачнеет и выдавливает сквозь зубы:
- А это Его Высокопреосвященство учил меня в шахматы играть. Самая опасная игра, между прочим. Можно заснуть и упасть глазом на ферзя. Вечно от этих королев одни неприятности!
Название: Сказ про то, как граф Рошфор в Лондон ходил
Персонажи: Рошфор, Ришелье, д`Артаньян
Категория: джен
Жанр: юмор
Позвал как-то великий кардинал к себе сына своего названного Рошфора, да говорит:
- Ой ты, гой еси, Рошфорушко. Съезди-ка ты, чадушко, в Лондон басурманский, привези оттуда подвесков королевских пару килограммчиков. Но с рук не бери, только проверенные, от общей связки чтобы, а не расфасованные.
Рошфор на «гоя», конечно, обиделся, но виду не подал – сел на коня и поскакал: тыгыдым-тыгыдым, тыгыдым-тыгыдым. Ехал он так ехал, лесом-полем, полем-лесом, лесом-полем, полем-лесом, в трактирах разных кушанья себе заказывал да вином запивал - то подешевле, на одни командировочные чтобы, а то, как про «гоя» вспомнит да обидой захлебнется, так подороже, за счет казны. «И счет, - говорит, - Его Высокопреосвященству шлите. Пале-Кардиналь, третий поворот направо».
И вот доехал Рошфорушко до моря-окияна. На том берегу, вишь, дворец англицкий виднеется, слуги бегают, суетятся, а на балконе херцог ихний главный стоит, подвесками на камзоле блестит во все стороны. Осмотрелся Рошфор, видит – лодочка, а в лодочке старичок сидит, рыбу ловит.
- Дедушка, хочешь копеечку? Свози меня до Лондона да обратно!
А дедушка вдруг выпрямился, лохмотья свои скинул и оказался казачком, но засланным, Дыртаньяшкой кличут.
- Выходи драться, Рошфорище поганое! – кричит что есть мочи да сабельку из ножен тянет.
Посмотрел Рошфор на это одним глазом. И вторым бы посмотрел, да не было второго. Еще раз посмотрел, снова одним. Хлопнул в ладоши, да воскликнул молодецким голосом:
- Мавки-няньки, вылезайте из травы-муравы и из моря-окияна, мне проехать надоть!
Понабежали мавки-няньки, понавылезли изо всех щелей, давай Дыртаньяшку крутить по рукам и ногам, а тот и рад-радехонек, начал им всяких любезностей отпускать да в щечки алые целовать. Посмотрел Рошфорушко на это безобразие да порадовался, что только одним глазом непотребство такое видит, плюнул и поехал на лодочке до Лондону.
Приплывает, а там дым коромыслом, бал на носу, на котором херцог ихний пообещал всем желающим подвесков раздавать. Ну, делать нечего, пришел Рошфор на бал этот басурманский, стоит в уголке, ждет, пока начнут подвески отвешивать. Дождался культурно своей очереди, но чувствует – полкило будет только, не больше, а папаша-то названный пару килограммчиков просил. Попросил было вежливо – так и так, мол, отвесьте еще гроздочку, а ему нахально эдак и говорят, что в одни руки по полкило только. Делать нечего, поплелся Рошфорушко снова в конец очереди, а тут подвески возьми да и кончись у него перед носом. Не выдержал Рошфорушко, сабельку востру вынул, да и порешил всех басурман нафиг. Взял тех подвесков, что к нему поближе валялись, да кардиналу и отвез. Тот давай его хвалить да миловать, а Рошфор все думает, простить или не простить? Так ничего и не придумал, а пошел и спать лег, а то вдруг война какая, а он с дороги не выспался.
Название: Ришелье и Смерть
Персонажи: Ришелье, Смерть (Пратчетт)
Категория: джен
Жанр: драма
Но зато за мной, усталой,
Смерть прискачет на коне,
Словно рыцарь, с розой алой,
На чешуйчатой броне.
- ПОРА.
Кардинал с трудом перевел взгляд туда, откуда слышался голос, и с удивлением узрел чуть расплывающуюся в сиянии свечей фигуру в черном. Лица у гостя не было видно, в руках он держал косу.
- ПОРА, – повторил пришедший, и кардинал моментально, одной острой вспышкой сознания, понял, кто перед ним. Он улыбнулся Смерти, как старому доброму другу, которого давно ждешь в гости, а он все отделывается пустыми обещаниями, а потом неожиданно нагрянет в погожий денек, неся с собой радость и суету внезапной встречи.
У постели тем временем переговаривались врачи.
- Сколько мне осталось? – спросил Ришелье своего личного лекаря и, не удержавшись, подмигнул Смерти.
- В течение двадцати четырех часов вы либо умрете, монсеньер, либо встанете на ноги, - честно ответил врач, знающий, как ценит кардинал именно прямоту и честность – хотя, похоже, что через двадцать четыре часа уместнее будет все же «ценил».
"И что же, он все это время будет здесь?" – подумал Ришелье, не желая шокировать окружающих тем, что они, несомненно, примут за предсмертный бред. Было немного обидно, что такая предусмотрительность ближних лишает его возможности все эти сутки вдумчиво и подробно поговорить со Смертью, но он давно привык многим жертвовать.
- ДА, - раздался голос словно в его сознании, и кардинал с радостью понял, что Смерть – можно было догадаться и самому – умеет беседовать, не прибегая к услугам голосовых связок. Это совершенно меняло дело. Ближайшие двадцать четыре часа обещали стать самым увлекательным приключением за всю жизнь.
- Но я, тем не менее, умру, - педантично уточнил Его Высокопреосвященство, слабым движением руки пытаясь поправить угол одеяла.
- ЕСТЕСТВЕННО. ИНАЧЕ МЕНЯ БЫ ТУТ НЕ БЫЛО, - ответил ему Смерть, из-за изголовья кровати дотянувшись до одеяла древком косы и приведя его в угодное кардиналу положение.
- И в нашем распоряжении есть двадцать четыре часа? – продолжал занудствовать первый министр, ценой неимоверных усилий чуть приподнявшись над подушками. Смерть подумал, что местоимение множественного числа звучит уж как-то очень самоуверенно, но потом поймал себя на мысли, что ему действительно интересно провести сутки с этим человеком. «В ЭТОМ МЕСТЕ ПРИНЯТО МИМОЛЕТНО УДИВЛЯТЬСЯ И ТАК ЖЕ МИМОЛЕТНО УЛЫБАТЬСЯ», - припомнил он, подумав вскользь, что даже если ему так и не удалось в полной мере принять и вместить мир человеческих эмоций, то удалось его выучить, а это уже полпути до понимания.
- В НАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ ЕСТЬ ДВАДЦАТЬ ТРИ ЧАСА И ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ.
Ришелье удовлетворенно кивнул и обессиленно откинулся на перину. Он подумал, что сейчас задаст Смерти множество каверзных и не очень вопросов, узнает наконец-то многие судьбы мира и проникнет в его тайны. Однако следом пришла странная мысль, что, так или иначе, он и без того вскоре предстанет перед главной тайной мира – а все остальные, как и положено, померкнут перед ней, склонившись в молчании. Разве могли перед лицом Вечности волновать нормального человека такие пустяки, как война с Испанией, невозможность короля управлять страной и его слабое здоровье, активность английских шпионов или высший смысл целибата в католической Церкви? «Тем более, - с усмешкой подумал Ришелье, - Смерти-то откуда об этом знать».
По всему выходило, что спрашивать особо и не о чем. Право слово, не приставать же с вопросом «откроет ли мне святой Петр ворота Рая, или я отправлюсь в геенну огненную» - вряд ли это входит в компетенцию Смерти. Он выполняет преимущественно техническую функцию, перерезает нить жизни, а прочие высокие материи его не касаются. Спрашивать о будущем любимой племянницы или государства тоже не с руки, все же перед ним сам Смерть, а не гадалка с ярмарки. Кардинал задумчиво посмотрел в сторону, отметил терпеливое ожидание врачей и непритворные слезы племянницы, улыбнулся и мысленно произнес, заставив Смерть вздрогнуть от неуместности вопроса:
- У тебя есть любимый цветок?
…Позже, уже дома, Смерть вдруг понял, что сутки, которые прошли в разговорах о простейшем устройстве мира, цветах, дожде, радуге, смене времен года и о каких-то детских забавах вроде катания на коньках, были самым приятным временем в его, скажем так, жизни.
Название: Тираны
Персонажи: кардинал Ришелье, Иосиф Сталин, Феликс Дзержинский, Иван Грозный, Нерон, Екатерина ІІ, Петр І, Адольф Гитлер, Александр Македонский, Тамерлан, Елизавета Английская, Джордж Бекингем, Людовик XIV, Папа римский Александр VI (Родриго де Борджиа), Генрих VIII, Джироламо Савонарола
Категория: джен
Жанр: юмор
Примечание: Исполнение заявки - юмор про встречу тиранов из разных канонов.
И после смерти мне не обрести покой…
- Ну?! – нервно вопросил суетливый субъект с зализанными на бок волосами и странными усиками над губой. – Что делать будем?
Все как по команде повернулись в противоположную сторону, где в клубах трубочного дыма восседал пожилой грузин с рябым от оспы лицом.
- Что? Опять моя рэплика? Завидовать, так, что ли? – недовольно спросил он, обведя присутствующих тяжелым взглядом.
- Да можешь ничего не говорить, тоже мне, - смачно сплюнул под ноги хромой азиат с гордым выражением злого и похожего на блин лица. – Можно подумать, нам всем тут нравится заседать!
- Вам-то понятно, почему не нравится, - прозвучал из другого угла возмущенный голос, - вы и читать не умеете. А вот почему я должен терпеть, что славу первого любовника отдают непонятно кому! - с этими словами невысокий плотного телосложения южанин в треуголке фыркнул и демонстративно отвернулся в угол.
Впрочем, мало кто обратил на этот каприз внимание - каждый вдруг поспешил высказать свое нелицеприятное мнение по поводу столь нелепого сборища. Больше всех распинался средних лет мужчина с гордым римским профилем, в лавровом венке и с застывшим в глазах заревом пожара. Зычным голосом он призывал кары на головы всех тех, кто и после смерти не дает благородным правителям пребывать в заслуженном и наконец-то обретенном спокойствии и заставляет их заниматься такими глупостями, как разбор современных упоминаний почивших тиранов, деспотов и просто абсолютных правителей. Кто-то яростно поддерживал оратора, кто-то возражал просто из вечной потребности в споре, кое-где уже звенела сталь. Обстановку немного разрядило только появление нового лица - в парадный зал быстрым шагом вошел опоздавший на общее собрание изможденный человек с бородкой клинышком и с фанатичным блеском в глазах. Его движения были точными, а сам он выглядел собранным и подтянутым, несмотря на очевидную болезненную усталость.
- Нэхорошо! – раздался из дымного угла голос грузина. – В конце концов, это твоя прэрогатива с церковниками разбираться. А ты опаздываешь. Смотри, Фэликс, расстрэляю!
Вошедший дежурно улыбнулся шутке патрона, уже лет восемьдесят как не смешной, прошагал к кафедре президиума и огласил повестку дня:
- Разобраться с моральным обликом кардинала Армана Жана дю Плесси герцога де Ришелье, продолжающего и после смерти несколько веков будоражить умы не только маститых писателей, но и гормонально нестабильных особей женского пола. Поставить на вид. Объявить выговор. Обязать более никогда.
Шум в зале поднялся неимоверный. Не участвовали в нем двое: сидящие рядом с горящим камином молодой англичанин в дорогом камзоле, безобразно распоротом ударом ножа, и француз в высоком парике и изображением солнца на богатом плаще. Первый, горько усмехаясь и потирая бок под дырой в одежде, думал, что смерть все равно уравнивает всех, как ни крути. И что тем самым настоящим писателям, что новомодным – английский министр поморщился – сценаристам ведь свою голову не приставишь, для них важна собственная нажива и то, что они называют экшн, а лицо страны, настоящие исторически события разве волнуют этих бумагомарак?
Из тяжких размышлений о судьбах родины герцога вывел ехидный резкий голос: к нему обращалась нескладная рыжеволосая дама с сильно набеленным лицом. Возвышаясь над застывшим в кресле англичанином, венценосная соотечественница устроила ему форменный разнос по поводу неподобающих взглядов, оказывается, невольно высказанных вслух. Особенно ее величество возмутили двойные, как она выразилась, стандарты – при жизни-то, мол, герцог Бекингемский уделял внимание в первую очередь как раз своей особе, а уже только потом – стране. И его счастье, что этого внимания Англии хватало с лихвой, в противном, мол, случае, его зарезали бы значительно раньше. Зная по опыту, что поток сознания королевы лучше выслушать, не перебивая, всесильный некогда министр покорно опустил голову и сосредоточенно рассматривал узоры ковра, ножки соседнего кресла и ослепительной красоты парадные туфли своего французского соседа.
Тот, в свою очередь, благодарно размышлял, что ни в чем не может упрекнуть своего предшественника, так что пусть Его Высокопреосвященство назовут хоть первым любовником, хоть главным душителем свободы, хоть самым неспокойным в посмертии сгустком протоплазмы – лично он, Людовик XIV, совершенно к нему не в претензии.
Подобную точку зрения разделяли далеко не все. Кто-то активно выступал, как, например, злобный жилистый русский царь, угрожающе потрясающий посохом и восклицающий что-то вроде «Да я сына родного не пожалею!».
- Нашел чем удивить! – лениво огрызнулся в его сторону римлянин в венке, после чего снова вернулся к своему увлекательному занятию - призывать разнообразные кары на головы уже всех присутствующих. Присутствующие ничуть не пугались – ничего ужасного с ними случиться уже не могло. Главным бичом их нынешнего существования была только всепоглощающая скука – отчего, собственно, и приходилось развлекать себя в меру своих возможностей.
- Да что вы пристали к мужику! – горячился молодой и по-прежнему прекрасный македонец, который даже забыл на время обиду, нанесенную не далее как пару часов назад почти соотечественником. Этот наглец въехал под своды астральной проекции роскошного дворца, который Собрание тиранов арендовало для проведения сегодняшнего собрания. А завоеватель половины мира вынужден был поставить любимого Буцефала в конюшне дворца!
- Я вообще не понимаю, из-за чего мы тут демагогию развели! Ну приписали кардиналу еще десяток любовниц, так что же в этом плохого, достойный был, значит, по всем признакам человек, - завершил он свою мысль.
- Ах, да что с вас, диких мужеложцев, возьмешь! – махнул рукой старик в папской тиаре.
- На себя бы посмотрел! – фыркнул всадник, моментально объединяясь с бывшим соперником перед лицом общего врага. – У самого не монашеская постель, а проходной двор! Тоже мне, Папа Римский! Одолжите перстенек, мне тут кое с кем поздороваться нужно!
Зрители разразились хохотом, старик, злобно сверкая глазами, удалился в дальнюю часть зала, бормоча себе под нос нечто совершенно не похожее на молитвы и благословения. Спор продолжался.
- Подумаешь, очередной писателишка намарал что-то! Автора в кандалы да в Сибирь, а кардиналу вечную память, в смысле уважение и почет. Не каждый с его-то здоровьем сможет столько любовных похождений одновременно иметь, - произнесла, мечтательно закатив глаза, коронованная дебелая дама с высокой прической и немецким выговором. – А вы, если завидуете, так при жизни надо было дело делать!
Стоявший рядом с ней плюгавого вида полный лысый мужчина в круглых очочках и шляпе задохнулся от возмущения, но так и не смог ничего сказать, осекшись под тяжелым взглядом все того же рябого грузина, ругавшего Дзержинского за опоздание.
- И чего суетитесь? – подвел итог широкоплечий рыжебородый здоровяк в английском берете. – Любовниц иметь – много ума не надо. Вы вот законных жен попробовали бы больше трех выдержать!
- Истину глаголет! – подскочил русский царь. - Только им же, змеям, всем разного надоть! Ууууу, иродицы поганые! – потряс он кулаком в пространство.
- Потому что к народу надо быть ближе, - добродушно улыбнулся великан в треуголке, величественный и порывистый одновременно, - проверенных и на кухне, и в постели баб брать. Тогда и семья будет, и город, и Империя!
- Да чтоб вас, нечестивцы! – прокаркал высохший и злобный испанский монах с факелом в руке. – Костров на вас нет во имя Господа!
Ситуация начинала накаляться. Но тут распахнулась дверь, и в зал вошел "виновник торжества" - его высокопреосвященство кардинал-герцог де Ришелье. Он был в дворянском костюме цвета опавших листьев, с приколотым на груди букетом, и в целом вид имел лихой и праздничный. Кардинал прошел к президиуму, отодвинул от кафедры застывшего соляным столбом Дзержинского и занял место оратора, щурясь от ярких огней люстр. Прокашлялся, обвел присутствующих взглядом и произнес:
- Господа! – после чего сделал едва заметную паузу и, словно спохватившись, добавил: - И дамы! Напоминаю, что у вас осталось ровно пятнадцать минут. После вас дворец арендован под танцы, так что попрошу вовремя освободить помещение, им еще аппаратуру установить нужно. Не задерживайтесь и, - взгляд кардинала безошибочно метнулся к Тимуру – не плюйте на пол. При выходе не забывайте свои шляпы и прочие ценные вещи. В случае желания снова снять дворец, прошу обращаться к моему секретарю, - с этими словами Ришелье спустился с трибуны и покинул парадный зал Пале-Кардиналь.
Его провожали взглядами, в которых застыла странная смесь ненависти и уважения. Впрочем, к такой реакции грозному французскому премьеру было не привыкать еще при жизни...
Название: Станьте голубем почты моей!
Персонажи: Ришелье, Жозеф, амурчик
Жанр: юмор
Примечание: Исполнение заявки - раскрыть тему Дня Святого Валентина.
- Да уйди же ты, зараза! – кардинал примерился и ловко схватил двумя пальцами мельтешащего у него перед носом мальчишку с крылышками и с колчаном за спиной. Размером паренек был не больше воробья, но треску, писку и шуму производил - как хорошего размера стервятник. – Что тебе надо? Вон, чернильницу опрокинул, морда бесовская! Мне не до ваших глупостей, у меня война на носу! С Англией!
- Так я из Англии! – залопотал мальчонка с чудовищным акцентом, подтверждавшим его слова.
Ситуация становилась интересной. Ришелье опустил пленника на стол и, аккуратно придерживая за одно крыло, чтобы не улетел, мрачно сказал:
- Выкладывай!
- О, свет моих очей! – затараторил амурчик, выхватив из колчана очевидно тяжелый для него пергамент и переходя на родной английский. – Не могу заснуть, чтобы не представить мысленно все открывшиеся мне когда-то красоты твоей руки! Когда я представляю, как твой дивный гибкий стан, затянутый шелками, движется по дворцовым коридорам…
- Стоп! – кардинал взревел не хуже раненого тигра. – Это что за околесица?!
- Эт-то... вот-т, - заикаясь, купидончик снова попытался изъясняться на малознакомом французском. Потом махнул пухлой ручкой и просто протянул Ришелье послание. Кардинал быстро пробежал взглядом кокетливо выведенные рукой герцога Бэкингема строчки и разразился хохотом.
- Тебе кому было велено эту похабщину отдать, чучело ты заморское?
- Самой красивой девушке в Лувре, - смущенно пробормотал амурчик. – В дорогом и строгом платье. С королевской осанкой.
- Ну, а у меня борода есть, видишь? – Ришелье ткнул себя пальцем в подбородок.
- Да это разве борода?! – не смутился мальчишка. – Вот летал я как-то далеко к русской царевне, вот у них там на Руси бороды, это я понимаю. А это так, баловство одно!
- Ладно, - махнул рукой Ришелье, осторожно скручивая пергамент, - лети домой. Да подожди! Ты ж, небось, есть хочешь? Столько пролететь-то!
Мальчишка смущенно кивнул и в мгновение ока умял предложенное ему яблоко, даже косточек не оставил. Первый министр Франции посмотрел на такое проявление аппетита с уважением и, велев купидончику сидеть тихо, посадил его в карман и отправился в столовую. В тот день слуги были приятно поражены – монсеньер наконец-то оставил после своего ухода не слабо расковырянное вилкой кушанье, а практически вылизанные тарелки. Задремавший от тепла и сытости амурчик, снова с удобством оккупировавший карман кардинальской мантии, понимал, что совершенно не хочет возвращаться в холодную дождливую Англию, где дорогой хозяин, может, и осыпет тебя жемчугом с ног до головы, но вряд ли подумает накормить, да еще так вкусно. Мальчонка уже готов был пасть Ришелье в ноги и совершить государственную измену, прося политического убежища, но все его радужные планы нарушило появление сурового вида изможденного мужчины в серой рясе.
- Что это за мерзость? – указующий перст пришедшего не оставлял никаких сомнений – речь шла о купидончике.
- Это, - Ришелье вдруг засмущался, как мальчишка, - это… это новая разработка в деле шпионских технологий! – выпалил он первое, что пришло ему в голову.
- Ну, пусть остается, коли так. А то прям бесовщина настоящая.
Ришелье бросил на амурчика быстрый взгляд, увидел его умоляющие глаза и резво спрятал руку со своим гостем за спину, подальше от цепкого взгляда отца Жозефа.
- Ничего, он у нас еще послужит святой победе Франции! – произнес первый министр вдохновенно.
Когда спустя несколько месяцев измотанный, уставший и перемазанный грязью амурчик, привычно уворачиваясь от шрапнели, летел сквозь шум битвы в кардинальский походный шатер, ему начинало казаться, что жемчужная диета – не самое плохое, что могло случиться с ним в этой жизни.
Название: Вздохнет француз – известно кардиналу!
Персонажи: кардинал Ришелье, фрейлина, герцог Бекингем/Анна Австрийская
Категория: гет
Жанр: юмор, стихи
Рейтинг: NC-17
«Вздохи становились все глубже, движения все быстрее – и вот, наконец, они оба достигли высшей точки наслаждения. Угроза, о которой так долго говорил великий кардинал, свершилась: доблесть королевского достоинства пала перед натиском заморского нахала».
Кардинал дочитал пергамент и поморщился. Определенно, в подобной литературной манере изложения доноса было что-то оригинальное и захватывающее, но столь подробные и гнусные описания и без того мерзкой супружеской измены королевы – Ришелье вдруг поймал себя на мысли, что говорит об этом допущении как о действительно свершившимся факте – не делали автору чести. Его Высокопреосвященство потянулся за второй бумагой, авторства одной из верных ему фрейлин Анны – и через несколько мгновений удивленно вскинул брови. Определенно, сегодня на сцену вышла муза Эрато, причем во всем блеске демонстрируя свои умения в том роде литературы, который в приличном обществе принято называть бульварным. Хотя рифмованное донесение тоже встречается не каждый день, пожалуй, не стоит отправлять эту мерзость в камин так сразу. Кардинал перелистнул еще страницу и погрузился в чтение.
И вот она к нему подходит,
Он жадных глаз с нее не сводит,
Лишь тихим голосом шипит
О чем-то тверже, чем гранит.
Тут Анна теребит завязки,
Снимает платье без труда
И даже, видно, без стыда,
Без робости и без опаски.
Что ж, герцог тоже снял камзол,
Теперь стоит пред нею гол.
Она ложится, как наяда –
Или уместней тут дриада?
Я в мифах очень не сильна,
Но в этом не моя вина:
Моя maman всегда считала,
Что мне ученье не к лицу,
Что я достанусь подлецу,
Что моя участь – покрывало
И простыней бесшумный треск,
Придворной жизни яркий блеск.
Но я боюсь вас видеть в гневе -
Мы возвратимся к королеве,
Вернемся в комнату утех:
Она открыта не для всех.
Лежит там Анна, цепенея,
Пошире ноги разведя,
А герцог ерзает, введя,
Да уносясь во эмпиреи.
Но впрочем, в них уносит дух –
А тут он явственно протух.
Вот Анна стонет, выгибаясь,
Вот герцог, быстро изливаясь,
В нее толкается еще,
А после кутает плащом.
Она едва-едва живая,
Но храбро тянется к губам
И шепчет: «Жизнь свою отдам,
Была я на пороге рая!».
Он улыбается, стервец,
Как будто трахает овец.
Меж ними снова шевеленье
(Уже в груди моей томленье!),
Она идут на круг второй:
Вот Анна дрыгает ногой,
Вот Бэкингем вздыхает страстно,
Вот, повернув ее спиной,
Едва смочив персты слюной,
Их в зад ей вводит безопасно.
Потом сует туда же член,
В ее тугой и влажный плен.
Она пытается в подушку
Своим уткнуться правым ушком,
Ей явно больно, тяжело...
Вот по ногам уже стекло
То, что он выплеснул мгновенно,
Едва успел в нее войти,
Не сделав фрикций и пяти,
А хвастался-то, что бессменный!
Вот огорчения причина!
Как глупо доверять мужчине...
Меж тем они опять кончают,
А может, снова начинают
Детей короне заводить…
Да, снова начал он вводить!
Пора и мне отчет закончить,
Ведь вам его еще читать,
А после – в тихую кровать,
Иль к королеве, чтоб прикончить?
Кончаю, страшно перечесть!
Но чувство юмора в вас есть?
Ришелье свернул листок и зловеще усмехнулся. Да, чувство юмора у него есть. И завтра он это докажет...
Название: Коты кардинала
Персонажи: Рошфор, Жюссак, Ришелье, гвардейцы
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: мало кто знает, что на самом деле происходило с котами кардинала после того, как они надоедали своему хозяину...
Примечание: спойлер
Для голосования: #. WTF Richelieu 2014 - работа "Коты кардинала"
1.
Его Высокопреосвященство стремительно шел по коридору дворца. Лицо первого министра короля было спокойно и непроницаемо, лишь хорошо знающие Ришелье люди могли бы догадаться, что он пребывает в самом дурном расположении духа: на виске чуть сильнее обычного пульсировала жилка, левый уголок рта слегка подергивался, правая бровь застыла в изогнутом состоянии. Если бы к этому букету добавились еще раздувающиеся и подрагивающие ноздри, то можно было бы констатировать чистую и незамутненную ярость господина кардинала, но сегодня состояние описывалось только глобальным раздражением. Особых причин тому не было, просто навалились одновременно усталость последних бесконечно напряженных месяцев, обострение язвы, вызывающая наглость очередной фаворитки короля и вхождение в возраст кардинальских котов.
О наличии у Ришелье большого количества кошек знала практически вся Франция, однако мало кто за пределами Парижа подозревал, что у кардинала жили только котята, а взрослым котам не было места в его покоях. Что случалось с выросшими животными? Ответ на этот вопрос не особо волновал всесильного министра: он отдавал распоряжение, подросших кошек заменяли на маленьких котят. Остальное его не касалось. В конце концов, ему было о чем подумать и кроме этого.
Сегодняшнее раздражение было объяснимо: с головой погрузившись в военные действия, Ришелье пропустил момент, когда из очаровательного веселого и резвого котенка животное становится наглым вальяжным котом или блудливо потягивающейся лоснистой кошкой – и теперь пожинал плоды: его покои были оккупированы толпой омерзительно взрослых зверей. В какой-то момент словно вынырнув из круговерти событий, кардинал увидел это безобразие, и, вызвав отвечающего всегда, за всех и за всё графа Рошфора, коротко бросил: «Пора!». По сути, вина за происходящее была на самом кардинале - по какой-то негласной договоренности граф не начинал акцию «Омолоди питомцев Ришелье» без отмашки патрона, и обычно именно короткое «Пора!» было таким сигналом. В этот раз сигнал заставил себя ждать. Но Рошфор, хоть и был довольно бесстрашным молодым человеком, не рискнул проявлять самостоятельность в том, что касалось досуга господина кардинала – ему очень не хотелось проверять на собственной шкуре, как далеко заходят его полномочия в области решения таких вопросов. Не по такому поводу, слишком ничтожному для того, чтобы вот так, за здорово живешь, потерять голову в прямом смысле этого слова – и, возможно, слишком значимому, если у Его Высокопреосвященства случится дурное настроение. Ришелье прекрасно понимал причины этой безынициативности графа, а потому не стал выговаривать ему. Однако следовало что-то делать с полчищем котов, да и найти новых котят тоже – приготовленная ранее партия за время простоя успела подрасти.
2.
Со взрослыми котами проблем не возникло – Рошфор, как обычно, сдал их лейтенанту де Жюссаку. Если поначалу он и переживал, что взрослые особи могут прийтись соратнику не по душе, то, стоило ему только увидеть, как загорелись глаза последнего при словах «извини, на этот раз они старше обычного», все сомнения рассеялись: котам тут были рады. Граф никогда не задавался вопросом, что делает де Жюссак с хвостатыми тварями. Нет, конечно, он не был склонен подозревать командира гвардейцев в излишней сентиментальности, и не думал, что тот бегает по Парижу, пристраивая животных в добрые руки, но почему-то был уверен, что отданные Его Высокопреосвященством кошки получают достойный приют до конца своих дней. В общем-то, так оно и было – просто этот самый конец дней наступал раньше, чем Рошфор мог предположить.
Проблема нахождения новых питомцев была намного более серьезной. Граф отрядил несколько человек в ближайшие деревни, разумно полагая, что в каждом хозяйстве имеется своя живая мышеловка, время от времени приносящая нежеланный приплод, однако посланные вернулись ни с чем: на удивление, был мертвый сезон. Только один из гонцов привез трех полуживых от ужаса котят, которых самоотверженно спас из реки, куда судьба забросила их безжалостной крестьянской рукой. Это никуда не годилось – и Рошфор решил снова обратиться за помощью именно к де Жюссаку. В конце концов, подумал он, человек, который каждые несколько месяцев забирает у меня партию взрослых особей, с огромной долей вероятности должен располагать и определенным количеством их детенышей.
Надеждам графа не суждено было сбыться – приятель развел руками, котят у него не было. Увидев как Рошфор на глазах мрачнеет, выслушав рассказ про странное обезкотячивание ближайших деревень, гвардейский начальник попросил времени до завтрашнего вечера и полную свободу действий. Получив требуемое, лихо развернулся на каблуках и удалился, оставив доверенное лицо кардинала в самых растрепанных чувствах.
3.
Проблемы с котятами де Жюссак действительно решил – и действительно до вечера следующего дня. Мрачно усмехаясь, он вручил Рошфору корзинку с копошащимися там котиками самых разных мастей и пород, общим количеством примерно около двадцати штук – примерно столько обычно и проживало в покоях Его Высокопреосвященства. При этом лицо бравого гвардейца было как-то подозрительно расцарапано, и очевидно не кошачьими когтями. В ответ на удивленно-вопросительный взгляд Рошфора де Жюссак пообещал когда-нибудь рассказать ему эту душераздирающую историю, после чего удалился, оставив приятеля в недоумении. Впрочем, оно быстро сменилось радостью от выполненной части задания – пора было доставить корзину с ценным грузом кардиналу. А расцарапанное лицо де Жюссака, в конце концов, не его забота. Да и не пристало мужчине обращать внимание на такие мелочи. Уж не они ли даже укол шпагой привыкли называть незначительной царапиной? С этими мыслями успокоенный граф и отправился к Его Высокопреосвященству.
Де Жюссак тем временем направлялся в казармы, размышляя о том, как выполнить данное обещание и не выглядеть идиотом в глазах графа – а что-то подсказывало ему, что именно такое ощущение может оставить его история у любого здравомыслящего человека. Впрочем, одернул он себя, стоит ли называть здравомыслящими тех, кто последние несколько суток думает только о котятах. Вот уж воистину достойное занятие для двоих брутальных мужчин! Что же до его лица… Оно было расцарапано несколькими фуриями, по какому-то недоразумению носящими гордое имя женщин. В конце концов, так ли страшно то, что его бравые гвардейцы ворвались в несколько домов в пригороде Парижа и силой отобрали у разных детей их четвероногих любимцев? Маленькие человечки неистово рыдали, особенно усердствовали девчонки, размазывая слезы и сопли по кукольным личикам, а некоторые мальчишки смело доставали игрушечные шпаги и рвались в бой – один такой храбрец даже ухитрился проколоть ногу гвардейцу, так остро было заточено его деревянное оружие. От вида порванной ткани и хлынувшей крови – мелкий засранец умудрился попасть мужчине прямо в вену, и кровь брызнула фонтаном - мальчишка выпустил свою шпагу. Она так и осталась висеть в ноге чертыхающегося гвардейца. Остаток вечера тот провел в попытках расковырять рану и вытащить из нее щепки, а разъяренная мать мальчика примчалась к де Жюссаку и с истерическими выкриками вцепилась ему в лицо когтями, не хуже заправской кошки. Хуже всего было то, что такая ненормальная оказалась не одна, так что женские вопли долго витали в тот день под сводами казармы. Гвардейцы, хоть и посмеивались в усы, но исправно оттаскивали дамочек от своего начальника, который искренне недоумевал, что такого заманчивого может быть в этих драных хвостатых, что дети и женщины так сильно переживают их потерю. В конце концов, единственное, что признавал де Жюссак кошачьим достоинством, был их нежный, напоминающий кролика вкус. Дойдя в своих воспоминаниях до этой мысли, командир гвардейцев заторопился: не хватало еще, чтобы его подчиненные не оставили ему ни кусочка от трапезы из кардинальского дара. В этот раз, благодаря выросшим котам, мяса было ощутимо больше, чем обычно, но все равно следовало поторопиться. К тому же, в первой роте было пополнение, так что обед был не только вкусным, но и исполненным ритуальной значимости.
4.
Не стоит думать, что гвардейцы были наглыми мародерами, живодерами и лишенными сентиментальных чувств дуболомами. Просто уж очень красивый и отчаянный ритуал сложился за эти годы: из кардинальских котов готовилось несколько блюд по особым полковым рецептам, причем одним из поваров должен быть обязательно быть новичок. Он же сажался во главу стола и за время обеда проверялся на «маменькосынковость» - сможет ли, не дрогнув лицом, съесть приготовленное им же из кошатины блюдо, или побледнеет, позеленеет и не проявит себя достойным образом. Сам де Жюссак редко когда присутствовал при священнодействиях на кухне – о том, как проявляли себя новоприбывшие на кулинарном поприще, ему неукоснительно докладывали. А вот в общих трапезах лейтенант принимал самое активное участие – и если он не собирался нарушить эту традицию, сейчас ему откровенно стоило поторопиться.
Мужчина прибавил шагу, и через несколько минут вошел в казарму гвардейцев кардинала. Навстречу начальству тут же бросился главный осведомитель и, возбужденно шепелявя, доложил, что из троих новичков достойно кухонное испытание прошли только двое. Третий же, после того как ему в руки дали несколько котов со свернутыми шеями, поочередно побледнел, позеленел, покраснел и, в конце концов, просто хлопнулся в обморок.
Списать такое поведение на неэстетичность кошачьих трупов было невозможно. Ломанием хребтов, как всегда, занимался в совершенстве овладевший этой наукой господин де Монтан – по слухам, сворачивая очередную кошачью шею, он представлял поочередно всю свою многочисленную родню, стоявшую между ним и наследством. Его работа всегда было ювелирно точной - ни одной лишней порванной связки, никаких фонтанов крови - исключительно красиво уложенные в ряд, хвостом к хвосту, лишенные трепета жизни кошачьи тела. Только слишком неестественный угол поворота шеи говорил о том, что это не спокойный сон жизни, а вечное дыхание смерти. Обычно не замеченный в склонности к мрачным зрелищам де Жюссак каждый раз ловил себя на мысли, что, глядя на эти «произведения искусства», вышедшие из рук де Монтана, не может отвести от них взгляд и подмечает все новые и новые детали. Натянувшаяся под выпирающим позвонком кожа – прямо у сломанной шеи. Застывшая смоляная капелька почти черной крови на шерсти полосатого серого кота. Удивленное выражение кукольной белоснежной мордочки бывшей любимицы кардинала. Яростный оскал черного с подпалинами кота – почему-то эта морда несколько недель потом являлась де Жюссаку в странных кошмарах. Кот приходил в его сон, садился прямо перед ним, покачивал головой, свешенной набок со сломанной шеи, и укоризненно смотрел ему прямо в глаза. Не злился, не шипел, не пытался укусить - просто смотрел. И от этого взгляда внутри у смелого де Жюссака все переворачивалось, словно его обвиняли в государственной измене или в чем еще похуже. Он просыпался в холодном поту, стиснув в зубах простыню, жадно пил холодную воду и пытался прийти в себя. Через несколько недель кошмары прекратились, и все вернулось на круги своя. Но командир гвардейцев заметил, что ему словно стало еще интереснее (как в детстве, когда упоение страхом заставляет красться в темную комнату, ожидая то ли скрипа половицы, то ли родительского окрика, то ли холодных рук привидения) рассматривать покойных котов, которых де Монтан, как нарочно, стал выкладывать еще красивее, еще аккуратнее, еще завлекательнее.
Сегодня он пропустил это зрелище, но Готьер описал его в красках: 30 вошедших в возраст котов были красиво разложены в ряд в лучах закатного солнца, их хвосты указывали строго на юг, в то время как свернутые шеи были устремлены на запад. В мертвых глазах застыло выражение тоски и крайней скорби. В принципе, некоторым образом де Жюссак мог представить себе эпичность этого зрелища: все тридцать шкурок были сняты более чем аккуратно, и сейчас сушились в отдельной комнате в ожидании скорняка, обещавшегося сшить из них меховую горжетку для дамы сердца одного из гвардейцев, который опрометчиво пообещал своей подруге кроличью накидку. Свежевал тушки не так давно поступивший в роту Николя Леру – и, судя по тому, что он занимался этим уже третий раз подряд, эта обязанность пришлось ему по душе. Похоже, что, наряду со штатным шеесворачивателем, гвардейцы обзавелись также постоянным свежевальщиком, относящимся к своему делу со всей любовью и тщанием. Шкурки были сняты аккуратно, разрез по брюху и лапам проведен словно умелым хирургом, с черепа кожа стянута так аккуратно, словно на ней были застежки. Де Жюссак сделал себе мысленную пометку приобрести для Леру самый остро заточенный с тончайшим лезвием нож – молодой человек проявил себя как истинный мастер, такое рвение следовало поощрять.
Командир вспомнил, что однажды он присутствовал при процессе свежевания, который Леру превратил практически в священнодействие. Для начала он разложил перед собой все имеющиеся на тот момент тушки - в тот раз их было пятнадцать. Сообразуясь с какими-то собственными внутренними причинами и порывами, отобрал три из них, остальные пока сдвинул в сторону бесформенной кучей. Распластал выбранных котов на столе лапами в разные стороны, невесомо примерился и легкими движениями молниеносно вспорол все три брюха, одно за другим. Не обращая внимания на некрасиво вываливающиеся кишки и потоки крови, так же легко сделал надрезы для снятия кожи с лап, по четыре на каждом коте. Затем осторожно, любовно поддерживая тушки, стянул кожу с черепа, не забыв ювелирным движением ножа отрезать нервы и мышцы глаза – так, что пустые стекляшки глаз остались висеть на коже, безжизненно уставившись в пространство, а череп остался с глазницами, из которых свешивались ошметки нервных окончаний и куски мяса. Казалось, Леру не обращал внимания на льющуюся вокруг кровь, он, вдохновенный и торжественный, видел только перетекающий под его пальцами мех, который стремился сохранить в как можно более первозданном виде. Содрав кожу со всего кошачьего тела и на секунду замешкавшись с хвостом, молодой человек изящным движением руки представил на суд зрителя шкуру, как чулок, стянутую с мертвой плоти. Он вывернул ее снова как полагается – мехом наружу, и нарочито небрежным движением отбросил в сторону. Но де Жюссак понимал, что Леру ждет реакции, как всякий художник, только что закончивший акт творения. Он невольно любовался молодым человеком – инстинктивно трепещущие от запаха крови тонкие ноздри, застывшие гримасой надмирного удивления брови, запачканные красным руки и почти поэтически одухотворенное лицо. Командир поймал себя на странном желании аплодировать только что закончившемуся действу, но он так же хорошо понимал, что допустить такого изъявления чувств не имеет права. Леру, ненавидящий любое лицедейство (поговаривали, что на его счету был с десяток убитых в темных подворотнях актеров – и, наблюдая за руками молодого человека с ножом, де Жюссак, помнящий, что все жертвы были найдены с перерезанным горлом, вполне допускал обоснованность этих слухов) счел бы такую реакцию оскорблением. Тогда он только завороженно выдохнул «Как красиво!» - и сейчас, выныривая из водоворота воспоминаний, де Жюссак снова видел в разложенных шкурках все ту же странно-манящую, извращенную красоту.
Отдав должное умению Леру, командир снова обратился к Готьеру – следовало узнать о поведении остальных новичков, да садиться за стол: судя по звукам, доносящимся из обеденной залы, там проводили последние приготовления.
5.
Пока на стол выставлялись последние блюда и кувшины, де Жюссак слушал шепелявый шепот Готьера, докладывающего о поведении на кухне новичков. Первый из них, как уже было сказано, по-бабски хлопнулся в обморок, тем самым списав себя со счетов. Этим следовало заняться безотлагательно – в рядах гвардейцев такому малахольному юноше не было места, но отпускать его домой после того, как он проник во многие гвардейские тайны, тоже было невозможно. Де Жюссак усмехнулся про себя и решил, что убьет двух зайцев сразу: поручит разобраться с этой проблемой Леру, и если незадачливого новобранца найдут в подворотне с перерезанным горлом, командир окончательно узнает ответ на вопрос о том, кто же убийца актеров. Не то чтобы ему сильно хотелось разрешить эту загадку, но знание о своих подчиненных никогда не бывает лишним.
Второй из новоприбывших солдат, Жан Бертран, простоватый паренек, повадками сильно смахивающий на крестьянина, прошел первую часть посвящения с блеском. Он в два счета разделался с выданными ему тушками, виртуозно и мастерски разделав их на удобные составные части. В ответ на восхищенные возгласы товарищей, Бертран, ничуть не смутившись, спокойно пояснил, что до момента отправки на военную службу работал в своем городе мясником, так что может разделывать любые туши с закрытыми глазами. Это умение, кстати, он тут же продемонстрировал: парню тщательно завязали глаза и выдали кошачий труп из кучи, которая предназначалась для выбывшего из соревнования первого новичка. Буквально пара мгновений потребовалась мяснику на то, чтобы тщательно ощупать тушку, после чего он точными движениями тесака разрубил ее на ровные части, не повредив ни одной кости, кроме тех мест, в которых это было необходимо. После этого он так же методично и с прибаутками расправился с остальными тушками, а затем предложил свою помощь в разделке и третьему новичку, молчаливому и строго-аскетичному Анри Дювалю, который не стал от нее отказываться. На этот месте повествования де Жюссак возмущенно вскинул брови, но Готьер взмахом руки прервал возмущение командира – рассказ о Дювале был еще впереди.
Анри Дюваль был младшим сыном мелкопоместного дворянина, и видел в своем поступлении в гвардейскую роту высшую Божью милость. У его отца вечно не хватало денег – надо было помогать старшим сыновьям, выдавать замуж двух дочерей, исполнять капризы полусумасшедшей жены, которая вечно хотела то новые платья, то балы, на которые в их захолустье все равно никто не приезжал, то званые обеды. При этом мадам Дюваль не могла угодить ни одна повариха, все блюда казались ей то пересоленными, то недоваренными, то слишком пресными, то с кислым привкусом – и это при том, что все остальные уплетали кушанья с удовольствием. Но это не могло убедить вздорную бабу. Ей казалось, что все строят вокруг нее козни, хотя даже Анри, отличающийся острым умом и богатым воображением, никак не мог придумать, в чем смысл подобного рода интриг. Не понимал он и другого – как можно, умея хорошо готовить, не суметь угодить пусть и пристрастной, но все же обладающей гастрономическим вкусом даме. Он стал все чаще пропадать на кухне, и вскоре, невзирая на насмешки старших братьев, довольно сносно управлялся с половниками и вертелами, разбирался в приправах и сортах зелени, мог с ходу определить, насколько свежее мясо готовится на жаровне. Его триумф случился, когда мать, впервые за долгое время, похвалила приготовленный обед – и тогда Анри скромно, но с достоинством, сообщил, что все было состряпано им, от первого до последнего блюда, кухарки лишь нарезали ингредиенты под его чутким руководством. После этого в поместье Дюваль снова настали спокойные дни: Анри заведовал кухней, мать перестала придираться к подаваемым кушаньем и была вполне довольна жизнью. Так прошло несколько лет, а потом старая дама отошла к праотцам, после чего ее младший сын и решил попытать счастья в Париже. Надо ли говорить, что оно ему улыбнулось…
Смотреть на то, как молодой новобранец священнодействует с кошачьим мясом, собралась вся рота. Да что там рота – если бы кухня была в состоянии вместить всех желающих, можно было бы смело говорить, что здесь собрался весь гвардейский полк. Анри промывал разделанные тушки, нашпиговывал чесноком, натирал специями и приправами, время от времени выдавая в пространство отрывистые указания, которые тут же бросались исполнять несколько человек – все почувствовали мастера. Он виртуозно и аккуратно делал надрезы, куда помещал не только кусочки чеснока, но также красный лук и красиво измельченный лоснящийся чернослив. Обматывал лапки пахучей кинзой. Набивал горлышки ливером, смешанным с мелко покрошенной зеленью, и замачивал в пиве. Любовно оглаживал грудки, чтобы, измельчив их до пюреобразного состояния, завернуть в виноградный лист, перевязать суровой ниткой и отправить томиться в большом котле, куда предварительно было вылито две бутылки великолепного красного вина и кувшин жирной сметаны. Особо лакомые филейные части Дюваль вымочил в молоке и запек в духовке, щедро посыпав перцем. Из разнокалиберных остатков сварил ароматнейший бульон – и именно с него предполагалось начать трапезу, которой так томительно долго ожидали гвардейцы. Впрочем, никто не роптал – все понимали, что сейчас будут вознаграждены сторицей.
6.
Впервые на памяти де Жюссака обед из котов господина кардинала проходил в полном молчании – все отдавали должное супу, не в силах вымолвить ни слова. Дюваль глядел именинником, но без заносчивости: он понимал, что это не только его триумф, взглядом приглашая Монтана, Леру и Бертрана разделить его радость творца. Командир гвардейцев с удовлетворением отметил про себя этот момент, а потом уже не мог думать ни о чем более, потому что настала очередь вторых блюд. На сей раз стол взорвался ликующими возгласами, Дюваля благодарили и хвалили на все лады, даже де Жюссак выкрикнул что-то приветственное. Потом перевел взгляд на дверь и увидел графа Рошфора, который с интересом обозревал происходящее. Жестом позвав приятеля к столу, де Жюссак сам суетился и накладывал ему куски получше и помягче, словно от того, одобрит ли граф трапезу, зависело дальнейшее благополучие его самого и всех гвардейцев. Впрочем, не одобрить было невозможно – Рошфор по достоинству оценил кулинарное искусство повара, дважды попросив добавки. А уж когда ему сказали, что кашеварил сегодня один из новичков, восхищению графа и подавно не было предела. Он пообещал обязательно рассказать о таких блестящих достижениях Его Высокопреосвященству, чем вызвал на челе де Жюссака странную тень, вскоре, однако, рассеявшуюся. Отдав должное обеду, граф удалился, так же внезапно, как и пришел, так что цель его прихода так и осталась неясна. Впрочем, сегодня де Жюссак предпочел об этом не думать, а, прихватив еще пару бутылок прекрасного анжуйского, удалился в свои комнаты и, после недолгих возлияний, завалился спать. В конце концов, за последние сутки он этого заслужил.
Граф Рошфор же прибыл в Пале-Кардиналь и отправился прямиком к Ришелье. Ему искренне не терпелось поведать Его Высокопреосвященству о том, какие самородки встречаются среди его гвардейцев. Кардинал действительно выслушал рассказ с большим интересом, но, к удивлению графа, заинтересовался больше не личностью повара, а списком предлагаемых блюд. Рошфор, в памяти которого еще был остро жив недавно прошедший обед, в красках расписал Его Высокопреосвященству все, чем потчевал его де Жюссак. Были упомянуты и суп, и рагу, и мясо, тушеное в вине и сметане, и еще многие блюда, которые склонный к чревоугодию граф запомнил до мельчайших вкусовых подробностей, и теперь с радостью описывал благодарному слушателю. Ришелье, с нечитаемым выражением лица, задумчиво кивал головой, а потом, резко подавшись вперед, вдруг спросил:
- Скажите, граф, а как вам показалось, не было ли у этого мяса странного привкуса? Не было ли оно немного жестковатым?
Рошфор честно задумался на несколько мгновений, а потом уверенно ответил, что привкуса он не заметил, а что до жесткости, то ведь заяц обычно и бывает слегка жестковатым. Ришелье как-то нехорошо усмехнулся и спросил, точно ли его доверенное лицо уверен, что его потчевали именно зайцем. На это получил такой же уверенный, как и ранее, ответ, что именно так и обстояло дело, к столу подавалось множество блюд из зайчатины – он, граф, еще удивился, где это гвардейцы добыли в такое время года столько длинноухих.
Ухмылка кардинала стала совсем уж невыносимой, а сам он так и светился сарказмом.
- Да ведь вы, Рошфор, сами передали де Жюссаку этих «зайцев» не далее как вчера утром! - произнес Ришелье, хитро прищурившись.
- Я… я что?! - пролепетал несчастный граф, покрываясь испариной и чувствуя, как «зайчатина», коварно пробравшаяся в его желудок, теперь столь же предательски желает стремительно его покинуть. Он мотнул головой, махнул кардиналу рукой, словно этот жест мог всё объяснить – впрочем, Его Высокопреосвященство действительно понял всё и без слов – а потом опрометью выскочил из покоев кардинала, стремясь быстрее найти себе место уединения.
Блевал граф мучительно и долго. Его выворачивало проклятыми «зайцами» до кровавой желчи, но каждый раз, когда он уже думал, что все осталось позади, организм подкидывал новую порцию принятых за обедом излишеств. Наконец, когда в нем не осталось ни капли кардинальских кошек, а заодно и никаких сил, он кое-как умылся, сел прямо на пол и, уныло разглядывая свои ноги – поднять голову выше не было никакой возможности – подумал о том, как же де Жюссак, которого он считал своим если не другом, то хорошим приятелем, мог так с ним поступить. Постепенно сознание прояснилось, память возвращалась, и граф понял, что это не было злым умыслом со стороны командира гвардейцев, ведь там была огромная и веселая коллективная трапеза, все с удовольствием потребляли именно то мясо, которым его сейчас так долго тошнило. Получалось, что Рошфор действительно сам снабдил де Жюссака основным ингредиентом для мясного стола. Более того, делал это регулярно последние несколько лет, отдавая приятелю выросших котят Его Высокопреосвященства, которые, оказывается, пускались в расход таким вот внезапным способом.
Кстати, по всему выходило, что господин кардинал был в курсе того, что творится на гвардейской кухне – и конечно, со всем свойственным ему сарказмом решил наконец-то сообщить об этом бедному Рошфору именно сегодня, когда тот тоже поучаствовал в общем застолье. Это было совершенно в манере первого министра, так что даже не казалось обидным – а вот известную долю облегчения граф действительно испытал, когда понял, что кара бывшего хозяина котов не падет на головы его верных гвардейцев.
Просидев на холодном каменном полу продолжительное время, конюший кардинала вдруг понял, что чертовски голоден. Еще бы – все, съеденное ранее, он совершенно некуртуазным образом исторг из себя час назад, потом произвел неплохой мозговой штурм, а теперь организм требовал восполнения ресурсов. Граф подумал было, что даже от мысли о мясе его снова вывернет наизнанку, но действительность была к нему милосердна: он не только не начал блевать, но даже подумал о возможном мясном блюде с постепенно зарождающимся желанием. Теперь оставалось найти проверенный трактир, где страждущему подали бы хорошо прожаренный сочный кусок говядины или свинины, а то и тушеного зайца. Рошфор подумал, что от последнего варианта неотвратимо должно снова замутить, однако обошлось. Тогда граф решил вырабатывать характер, мысленно представил несколько блюд из зайчатины, решительно поднялся на ноги, кое-как умылся, пригладил пятерней растрепавшиеся кудри, выкинул безнадежно испорченный воротник, утерся плащом и вышел из своего убежища, держась для верности за стену.
Однако далеко ему уйти не удалось – прям в коридоре его поджидал Ришелье, который, несмотря на саркастическую улыбку, был всерьез озабочен здоровьем своего доверенного лица. Рошфор попытался слабо улыбнуться, но кардинал решительно отмахнулся, всем своим видом показывая, как это все неважно. Бережно поддерживая графа за локоть, Его Высокопреосвященство отвел своего спутника к себе в кабинет.
По дороге Ришелье окончательно открыл Рошфору глаза на отведенную ему в этой цепочке роль: передаточное звено, способствующее, таким образом, случайно сложившемуся ритуалу посвящения в гвардейцы. Сам кардинал не был в восторге от подобного положения, но, положа руку на сердце, его слишком мало волновала судьба выросших котят, чтобы поднимать из-за этого шум, а так получалось убить несколько зайцев сразу. Решалась проблема устройства взрослых кошачьих особей, гвардейцы получали способ испытать новичка и, заодно, сытный обед, Рошфор чувствовал себя в очередной раз выполнившим задание Его Высокопреосвященства, де Жюссак – оказавшим приятелю услугу. Все довольны, все при деле, все счастливы.
А коты? А что коты? А коты отправлялись прямиком в кошачий рай. Уж кто-кто, а они этого заслужили.
моя основная команда, которая распечатала вообще мое участие в подобного рода мероприятиях:
команда обожаемого кардинала Ришелье
моему перу принадлежит, на удивление, основной костяк текстов, как годного юмора, так и, внезапнЭ, чОрного рейтингового ангста (безпейрингового!!!)
Списочег:
1. "Лошадью ходи!" драббл G-PG13
2. "Сказ про то, как граф Рошфор в Лондон ходил" драббл G-PG13
3. "Ришелье и Смерть" драббл G-PG13
4. "Станьте голубем почты моей!" драббл G-PG13
5. "Тираны" мини G-PG13
6. "Вздохнет француз – известно кардиналу!" драббл R-NC21
7. "Коты кардинала" миди R-NC21
Пункт седьмой, рейтинговый кровь-кишки-распидорасило, до сих пор вызывает у меня оторопь порядка "как я могла?!"
то есть, натурально
при этом текст хвалят. многие. очень. сам по себе - текст как текст - он, наверное, действительно этого заслуживает))
в общем, желающие - под море.
там все по порядку вышепредложенного списка
Великие тексты тут
Название: Лошадью ходи!
Персонажи: Рошфор, ОЖП
Категория: гет
Жанр: юмор
Краткое содержание: Какие еще неприятности может причинить королева?
Она кокетливо проводит пальчиком с острым ноготком по его плечу и томно тянет:
- И тут шрам! Скажи, откуда он?
Рошфор перехватывает нежную ручку и, задумчиво щекоча ее ладонь большим пальцем, отвечает:
- Это еще с юности, в первом же сражении получил удар даже не шпагой, а настоящей саблей. Мальчишка был, лез впереди всех, потом боялся, что руку отрежут. Ничего, обошлось, как видишь.
- А этот? – продолжает она, спускаясь ласкающим движением пальчиков чуть ниже, к мускулистой груди, поперек которой тянется довольно свежий шрам.
- А это морское сражение позапрошлого года, в корабль попал вражеское ядро, меня швырнуло на снасти, я почти насквозь пропорол грудную клетку.
Она медленно, миллиметр за миллиметром, зацеловывает безобразный рубец, всем своим видом показывая, как ей нравится занятие. Потом смело и отчаянно сует руку еще ниже и, почти не краснея, спрашивает, проводя пальцами в опасной близости от самого стыдного и вожделенного:
- А здесь что?
- А здесь, моя дорогая мадемуазель, предательский удар кинжалом. Подозреваю, что целились немного правее, - на этих словах она испуганно вскрикивает, верно представив место неудавшегося удара, - но, как видишь, все обошлось. Рана, правда, была глубокой, воспалялась, несколько месяцев было трудно ходить, не говоря уж о том, чтобы сидеть в седле. Но все прошло совершенно без последствий, - с этими словами, чтобы доказать выдвинутый постулат, Рошфор ловко подминает собеседницу под себя. Когда влюбленные восторги несколько утихают, девушка продолжает "путешествие" по телу любовника.
- Расскажи про этот шрам, - просит она, ведя рукой по широкой спине, которую наискосок пересекает тонкий рубец.
- Да нечего тут рассказывать, идиотская драка двое против пятерых, мой соратник неудачно отступил в сторону, и я остался с открытой спиной, вот и получил по касательной. Не бери в голову.
- Тогда этот? – она ласково проводит языком под лопаткой, где виден небольшой, но явно глубокий шрам.
- Это мелочи, - беспечно отмахивается Рошфор, - подо мной подстрелили лошадь, она стала оседать и придавила меня, практически насадив на мой же собственный кинжал.
Девушка ахает, в ее глазах мелькает жалость, она с удвоенным пылом принимается ласкать усеянное разнокалиберными шрамами тело возлюбленного. Когда наконец все шрамы исследованы, остается последний вопрос, который был прибережен напоследок. Эту героическую историю ей хочется услышать на сладкое.
- А где ты потерял глаз? – спрашивает она, дрожа от предвкушения, но Рошфор резко мрачнеет и выдавливает сквозь зубы:
- А это Его Высокопреосвященство учил меня в шахматы играть. Самая опасная игра, между прочим. Можно заснуть и упасть глазом на ферзя. Вечно от этих королев одни неприятности!
Название: Сказ про то, как граф Рошфор в Лондон ходил
Персонажи: Рошфор, Ришелье, д`Артаньян
Категория: джен
Жанр: юмор
Позвал как-то великий кардинал к себе сына своего названного Рошфора, да говорит:
- Ой ты, гой еси, Рошфорушко. Съезди-ка ты, чадушко, в Лондон басурманский, привези оттуда подвесков королевских пару килограммчиков. Но с рук не бери, только проверенные, от общей связки чтобы, а не расфасованные.
Рошфор на «гоя», конечно, обиделся, но виду не подал – сел на коня и поскакал: тыгыдым-тыгыдым, тыгыдым-тыгыдым. Ехал он так ехал, лесом-полем, полем-лесом, лесом-полем, полем-лесом, в трактирах разных кушанья себе заказывал да вином запивал - то подешевле, на одни командировочные чтобы, а то, как про «гоя» вспомнит да обидой захлебнется, так подороже, за счет казны. «И счет, - говорит, - Его Высокопреосвященству шлите. Пале-Кардиналь, третий поворот направо».
И вот доехал Рошфорушко до моря-окияна. На том берегу, вишь, дворец англицкий виднеется, слуги бегают, суетятся, а на балконе херцог ихний главный стоит, подвесками на камзоле блестит во все стороны. Осмотрелся Рошфор, видит – лодочка, а в лодочке старичок сидит, рыбу ловит.
- Дедушка, хочешь копеечку? Свози меня до Лондона да обратно!
А дедушка вдруг выпрямился, лохмотья свои скинул и оказался казачком, но засланным, Дыртаньяшкой кличут.
- Выходи драться, Рошфорище поганое! – кричит что есть мочи да сабельку из ножен тянет.
Посмотрел Рошфор на это одним глазом. И вторым бы посмотрел, да не было второго. Еще раз посмотрел, снова одним. Хлопнул в ладоши, да воскликнул молодецким голосом:
- Мавки-няньки, вылезайте из травы-муравы и из моря-окияна, мне проехать надоть!
Понабежали мавки-няньки, понавылезли изо всех щелей, давай Дыртаньяшку крутить по рукам и ногам, а тот и рад-радехонек, начал им всяких любезностей отпускать да в щечки алые целовать. Посмотрел Рошфорушко на это безобразие да порадовался, что только одним глазом непотребство такое видит, плюнул и поехал на лодочке до Лондону.
Приплывает, а там дым коромыслом, бал на носу, на котором херцог ихний пообещал всем желающим подвесков раздавать. Ну, делать нечего, пришел Рошфор на бал этот басурманский, стоит в уголке, ждет, пока начнут подвески отвешивать. Дождался культурно своей очереди, но чувствует – полкило будет только, не больше, а папаша-то названный пару килограммчиков просил. Попросил было вежливо – так и так, мол, отвесьте еще гроздочку, а ему нахально эдак и говорят, что в одни руки по полкило только. Делать нечего, поплелся Рошфорушко снова в конец очереди, а тут подвески возьми да и кончись у него перед носом. Не выдержал Рошфорушко, сабельку востру вынул, да и порешил всех басурман нафиг. Взял тех подвесков, что к нему поближе валялись, да кардиналу и отвез. Тот давай его хвалить да миловать, а Рошфор все думает, простить или не простить? Так ничего и не придумал, а пошел и спать лег, а то вдруг война какая, а он с дороги не выспался.
Название: Ришелье и Смерть
Персонажи: Ришелье, Смерть (Пратчетт)
Категория: джен
Жанр: драма
Но зато за мной, усталой,
Смерть прискачет на коне,
Словно рыцарь, с розой алой,
На чешуйчатой броне.
- ПОРА.
Кардинал с трудом перевел взгляд туда, откуда слышался голос, и с удивлением узрел чуть расплывающуюся в сиянии свечей фигуру в черном. Лица у гостя не было видно, в руках он держал косу.
- ПОРА, – повторил пришедший, и кардинал моментально, одной острой вспышкой сознания, понял, кто перед ним. Он улыбнулся Смерти, как старому доброму другу, которого давно ждешь в гости, а он все отделывается пустыми обещаниями, а потом неожиданно нагрянет в погожий денек, неся с собой радость и суету внезапной встречи.
У постели тем временем переговаривались врачи.
- Сколько мне осталось? – спросил Ришелье своего личного лекаря и, не удержавшись, подмигнул Смерти.
- В течение двадцати четырех часов вы либо умрете, монсеньер, либо встанете на ноги, - честно ответил врач, знающий, как ценит кардинал именно прямоту и честность – хотя, похоже, что через двадцать четыре часа уместнее будет все же «ценил».
"И что же, он все это время будет здесь?" – подумал Ришелье, не желая шокировать окружающих тем, что они, несомненно, примут за предсмертный бред. Было немного обидно, что такая предусмотрительность ближних лишает его возможности все эти сутки вдумчиво и подробно поговорить со Смертью, но он давно привык многим жертвовать.
- ДА, - раздался голос словно в его сознании, и кардинал с радостью понял, что Смерть – можно было догадаться и самому – умеет беседовать, не прибегая к услугам голосовых связок. Это совершенно меняло дело. Ближайшие двадцать четыре часа обещали стать самым увлекательным приключением за всю жизнь.
- Но я, тем не менее, умру, - педантично уточнил Его Высокопреосвященство, слабым движением руки пытаясь поправить угол одеяла.
- ЕСТЕСТВЕННО. ИНАЧЕ МЕНЯ БЫ ТУТ НЕ БЫЛО, - ответил ему Смерть, из-за изголовья кровати дотянувшись до одеяла древком косы и приведя его в угодное кардиналу положение.
- И в нашем распоряжении есть двадцать четыре часа? – продолжал занудствовать первый министр, ценой неимоверных усилий чуть приподнявшись над подушками. Смерть подумал, что местоимение множественного числа звучит уж как-то очень самоуверенно, но потом поймал себя на мысли, что ему действительно интересно провести сутки с этим человеком. «В ЭТОМ МЕСТЕ ПРИНЯТО МИМОЛЕТНО УДИВЛЯТЬСЯ И ТАК ЖЕ МИМОЛЕТНО УЛЫБАТЬСЯ», - припомнил он, подумав вскользь, что даже если ему так и не удалось в полной мере принять и вместить мир человеческих эмоций, то удалось его выучить, а это уже полпути до понимания.
- В НАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ ЕСТЬ ДВАДЦАТЬ ТРИ ЧАСА И ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ.
Ришелье удовлетворенно кивнул и обессиленно откинулся на перину. Он подумал, что сейчас задаст Смерти множество каверзных и не очень вопросов, узнает наконец-то многие судьбы мира и проникнет в его тайны. Однако следом пришла странная мысль, что, так или иначе, он и без того вскоре предстанет перед главной тайной мира – а все остальные, как и положено, померкнут перед ней, склонившись в молчании. Разве могли перед лицом Вечности волновать нормального человека такие пустяки, как война с Испанией, невозможность короля управлять страной и его слабое здоровье, активность английских шпионов или высший смысл целибата в католической Церкви? «Тем более, - с усмешкой подумал Ришелье, - Смерти-то откуда об этом знать».
По всему выходило, что спрашивать особо и не о чем. Право слово, не приставать же с вопросом «откроет ли мне святой Петр ворота Рая, или я отправлюсь в геенну огненную» - вряд ли это входит в компетенцию Смерти. Он выполняет преимущественно техническую функцию, перерезает нить жизни, а прочие высокие материи его не касаются. Спрашивать о будущем любимой племянницы или государства тоже не с руки, все же перед ним сам Смерть, а не гадалка с ярмарки. Кардинал задумчиво посмотрел в сторону, отметил терпеливое ожидание врачей и непритворные слезы племянницы, улыбнулся и мысленно произнес, заставив Смерть вздрогнуть от неуместности вопроса:
- У тебя есть любимый цветок?
…Позже, уже дома, Смерть вдруг понял, что сутки, которые прошли в разговорах о простейшем устройстве мира, цветах, дожде, радуге, смене времен года и о каких-то детских забавах вроде катания на коньках, были самым приятным временем в его, скажем так, жизни.
Название: Тираны
Персонажи: кардинал Ришелье, Иосиф Сталин, Феликс Дзержинский, Иван Грозный, Нерон, Екатерина ІІ, Петр І, Адольф Гитлер, Александр Македонский, Тамерлан, Елизавета Английская, Джордж Бекингем, Людовик XIV, Папа римский Александр VI (Родриго де Борджиа), Генрих VIII, Джироламо Савонарола
Категория: джен
Жанр: юмор
Примечание: Исполнение заявки - юмор про встречу тиранов из разных канонов.
И после смерти мне не обрести покой…
- Ну?! – нервно вопросил суетливый субъект с зализанными на бок волосами и странными усиками над губой. – Что делать будем?
Все как по команде повернулись в противоположную сторону, где в клубах трубочного дыма восседал пожилой грузин с рябым от оспы лицом.
- Что? Опять моя рэплика? Завидовать, так, что ли? – недовольно спросил он, обведя присутствующих тяжелым взглядом.
- Да можешь ничего не говорить, тоже мне, - смачно сплюнул под ноги хромой азиат с гордым выражением злого и похожего на блин лица. – Можно подумать, нам всем тут нравится заседать!
- Вам-то понятно, почему не нравится, - прозвучал из другого угла возмущенный голос, - вы и читать не умеете. А вот почему я должен терпеть, что славу первого любовника отдают непонятно кому! - с этими словами невысокий плотного телосложения южанин в треуголке фыркнул и демонстративно отвернулся в угол.
Впрочем, мало кто обратил на этот каприз внимание - каждый вдруг поспешил высказать свое нелицеприятное мнение по поводу столь нелепого сборища. Больше всех распинался средних лет мужчина с гордым римским профилем, в лавровом венке и с застывшим в глазах заревом пожара. Зычным голосом он призывал кары на головы всех тех, кто и после смерти не дает благородным правителям пребывать в заслуженном и наконец-то обретенном спокойствии и заставляет их заниматься такими глупостями, как разбор современных упоминаний почивших тиранов, деспотов и просто абсолютных правителей. Кто-то яростно поддерживал оратора, кто-то возражал просто из вечной потребности в споре, кое-где уже звенела сталь. Обстановку немного разрядило только появление нового лица - в парадный зал быстрым шагом вошел опоздавший на общее собрание изможденный человек с бородкой клинышком и с фанатичным блеском в глазах. Его движения были точными, а сам он выглядел собранным и подтянутым, несмотря на очевидную болезненную усталость.
- Нэхорошо! – раздался из дымного угла голос грузина. – В конце концов, это твоя прэрогатива с церковниками разбираться. А ты опаздываешь. Смотри, Фэликс, расстрэляю!
Вошедший дежурно улыбнулся шутке патрона, уже лет восемьдесят как не смешной, прошагал к кафедре президиума и огласил повестку дня:
- Разобраться с моральным обликом кардинала Армана Жана дю Плесси герцога де Ришелье, продолжающего и после смерти несколько веков будоражить умы не только маститых писателей, но и гормонально нестабильных особей женского пола. Поставить на вид. Объявить выговор. Обязать более никогда.
Шум в зале поднялся неимоверный. Не участвовали в нем двое: сидящие рядом с горящим камином молодой англичанин в дорогом камзоле, безобразно распоротом ударом ножа, и француз в высоком парике и изображением солнца на богатом плаще. Первый, горько усмехаясь и потирая бок под дырой в одежде, думал, что смерть все равно уравнивает всех, как ни крути. И что тем самым настоящим писателям, что новомодным – английский министр поморщился – сценаристам ведь свою голову не приставишь, для них важна собственная нажива и то, что они называют экшн, а лицо страны, настоящие исторически события разве волнуют этих бумагомарак?
Из тяжких размышлений о судьбах родины герцога вывел ехидный резкий голос: к нему обращалась нескладная рыжеволосая дама с сильно набеленным лицом. Возвышаясь над застывшим в кресле англичанином, венценосная соотечественница устроила ему форменный разнос по поводу неподобающих взглядов, оказывается, невольно высказанных вслух. Особенно ее величество возмутили двойные, как она выразилась, стандарты – при жизни-то, мол, герцог Бекингемский уделял внимание в первую очередь как раз своей особе, а уже только потом – стране. И его счастье, что этого внимания Англии хватало с лихвой, в противном, мол, случае, его зарезали бы значительно раньше. Зная по опыту, что поток сознания королевы лучше выслушать, не перебивая, всесильный некогда министр покорно опустил голову и сосредоточенно рассматривал узоры ковра, ножки соседнего кресла и ослепительной красоты парадные туфли своего французского соседа.
Тот, в свою очередь, благодарно размышлял, что ни в чем не может упрекнуть своего предшественника, так что пусть Его Высокопреосвященство назовут хоть первым любовником, хоть главным душителем свободы, хоть самым неспокойным в посмертии сгустком протоплазмы – лично он, Людовик XIV, совершенно к нему не в претензии.
Подобную точку зрения разделяли далеко не все. Кто-то активно выступал, как, например, злобный жилистый русский царь, угрожающе потрясающий посохом и восклицающий что-то вроде «Да я сына родного не пожалею!».
- Нашел чем удивить! – лениво огрызнулся в его сторону римлянин в венке, после чего снова вернулся к своему увлекательному занятию - призывать разнообразные кары на головы уже всех присутствующих. Присутствующие ничуть не пугались – ничего ужасного с ними случиться уже не могло. Главным бичом их нынешнего существования была только всепоглощающая скука – отчего, собственно, и приходилось развлекать себя в меру своих возможностей.
- Да что вы пристали к мужику! – горячился молодой и по-прежнему прекрасный македонец, который даже забыл на время обиду, нанесенную не далее как пару часов назад почти соотечественником. Этот наглец въехал под своды астральной проекции роскошного дворца, который Собрание тиранов арендовало для проведения сегодняшнего собрания. А завоеватель половины мира вынужден был поставить любимого Буцефала в конюшне дворца!
- Я вообще не понимаю, из-за чего мы тут демагогию развели! Ну приписали кардиналу еще десяток любовниц, так что же в этом плохого, достойный был, значит, по всем признакам человек, - завершил он свою мысль.
- Ах, да что с вас, диких мужеложцев, возьмешь! – махнул рукой старик в папской тиаре.
- На себя бы посмотрел! – фыркнул всадник, моментально объединяясь с бывшим соперником перед лицом общего врага. – У самого не монашеская постель, а проходной двор! Тоже мне, Папа Римский! Одолжите перстенек, мне тут кое с кем поздороваться нужно!
Зрители разразились хохотом, старик, злобно сверкая глазами, удалился в дальнюю часть зала, бормоча себе под нос нечто совершенно не похожее на молитвы и благословения. Спор продолжался.
- Подумаешь, очередной писателишка намарал что-то! Автора в кандалы да в Сибирь, а кардиналу вечную память, в смысле уважение и почет. Не каждый с его-то здоровьем сможет столько любовных похождений одновременно иметь, - произнесла, мечтательно закатив глаза, коронованная дебелая дама с высокой прической и немецким выговором. – А вы, если завидуете, так при жизни надо было дело делать!
Стоявший рядом с ней плюгавого вида полный лысый мужчина в круглых очочках и шляпе задохнулся от возмущения, но так и не смог ничего сказать, осекшись под тяжелым взглядом все того же рябого грузина, ругавшего Дзержинского за опоздание.
- И чего суетитесь? – подвел итог широкоплечий рыжебородый здоровяк в английском берете. – Любовниц иметь – много ума не надо. Вы вот законных жен попробовали бы больше трех выдержать!
- Истину глаголет! – подскочил русский царь. - Только им же, змеям, всем разного надоть! Ууууу, иродицы поганые! – потряс он кулаком в пространство.
- Потому что к народу надо быть ближе, - добродушно улыбнулся великан в треуголке, величественный и порывистый одновременно, - проверенных и на кухне, и в постели баб брать. Тогда и семья будет, и город, и Империя!
- Да чтоб вас, нечестивцы! – прокаркал высохший и злобный испанский монах с факелом в руке. – Костров на вас нет во имя Господа!
Ситуация начинала накаляться. Но тут распахнулась дверь, и в зал вошел "виновник торжества" - его высокопреосвященство кардинал-герцог де Ришелье. Он был в дворянском костюме цвета опавших листьев, с приколотым на груди букетом, и в целом вид имел лихой и праздничный. Кардинал прошел к президиуму, отодвинул от кафедры застывшего соляным столбом Дзержинского и занял место оратора, щурясь от ярких огней люстр. Прокашлялся, обвел присутствующих взглядом и произнес:
- Господа! – после чего сделал едва заметную паузу и, словно спохватившись, добавил: - И дамы! Напоминаю, что у вас осталось ровно пятнадцать минут. После вас дворец арендован под танцы, так что попрошу вовремя освободить помещение, им еще аппаратуру установить нужно. Не задерживайтесь и, - взгляд кардинала безошибочно метнулся к Тимуру – не плюйте на пол. При выходе не забывайте свои шляпы и прочие ценные вещи. В случае желания снова снять дворец, прошу обращаться к моему секретарю, - с этими словами Ришелье спустился с трибуны и покинул парадный зал Пале-Кардиналь.
Его провожали взглядами, в которых застыла странная смесь ненависти и уважения. Впрочем, к такой реакции грозному французскому премьеру было не привыкать еще при жизни...
Название: Станьте голубем почты моей!
Персонажи: Ришелье, Жозеф, амурчик
Жанр: юмор
Примечание: Исполнение заявки - раскрыть тему Дня Святого Валентина.
- Да уйди же ты, зараза! – кардинал примерился и ловко схватил двумя пальцами мельтешащего у него перед носом мальчишку с крылышками и с колчаном за спиной. Размером паренек был не больше воробья, но треску, писку и шуму производил - как хорошего размера стервятник. – Что тебе надо? Вон, чернильницу опрокинул, морда бесовская! Мне не до ваших глупостей, у меня война на носу! С Англией!
- Так я из Англии! – залопотал мальчонка с чудовищным акцентом, подтверждавшим его слова.
Ситуация становилась интересной. Ришелье опустил пленника на стол и, аккуратно придерживая за одно крыло, чтобы не улетел, мрачно сказал:
- Выкладывай!
- О, свет моих очей! – затараторил амурчик, выхватив из колчана очевидно тяжелый для него пергамент и переходя на родной английский. – Не могу заснуть, чтобы не представить мысленно все открывшиеся мне когда-то красоты твоей руки! Когда я представляю, как твой дивный гибкий стан, затянутый шелками, движется по дворцовым коридорам…
- Стоп! – кардинал взревел не хуже раненого тигра. – Это что за околесица?!
- Эт-то... вот-т, - заикаясь, купидончик снова попытался изъясняться на малознакомом французском. Потом махнул пухлой ручкой и просто протянул Ришелье послание. Кардинал быстро пробежал взглядом кокетливо выведенные рукой герцога Бэкингема строчки и разразился хохотом.
- Тебе кому было велено эту похабщину отдать, чучело ты заморское?
- Самой красивой девушке в Лувре, - смущенно пробормотал амурчик. – В дорогом и строгом платье. С королевской осанкой.
- Ну, а у меня борода есть, видишь? – Ришелье ткнул себя пальцем в подбородок.
- Да это разве борода?! – не смутился мальчишка. – Вот летал я как-то далеко к русской царевне, вот у них там на Руси бороды, это я понимаю. А это так, баловство одно!
- Ладно, - махнул рукой Ришелье, осторожно скручивая пергамент, - лети домой. Да подожди! Ты ж, небось, есть хочешь? Столько пролететь-то!
Мальчишка смущенно кивнул и в мгновение ока умял предложенное ему яблоко, даже косточек не оставил. Первый министр Франции посмотрел на такое проявление аппетита с уважением и, велев купидончику сидеть тихо, посадил его в карман и отправился в столовую. В тот день слуги были приятно поражены – монсеньер наконец-то оставил после своего ухода не слабо расковырянное вилкой кушанье, а практически вылизанные тарелки. Задремавший от тепла и сытости амурчик, снова с удобством оккупировавший карман кардинальской мантии, понимал, что совершенно не хочет возвращаться в холодную дождливую Англию, где дорогой хозяин, может, и осыпет тебя жемчугом с ног до головы, но вряд ли подумает накормить, да еще так вкусно. Мальчонка уже готов был пасть Ришелье в ноги и совершить государственную измену, прося политического убежища, но все его радужные планы нарушило появление сурового вида изможденного мужчины в серой рясе.
- Что это за мерзость? – указующий перст пришедшего не оставлял никаких сомнений – речь шла о купидончике.
- Это, - Ришелье вдруг засмущался, как мальчишка, - это… это новая разработка в деле шпионских технологий! – выпалил он первое, что пришло ему в голову.
- Ну, пусть остается, коли так. А то прям бесовщина настоящая.
Ришелье бросил на амурчика быстрый взгляд, увидел его умоляющие глаза и резво спрятал руку со своим гостем за спину, подальше от цепкого взгляда отца Жозефа.
- Ничего, он у нас еще послужит святой победе Франции! – произнес первый министр вдохновенно.
Когда спустя несколько месяцев измотанный, уставший и перемазанный грязью амурчик, привычно уворачиваясь от шрапнели, летел сквозь шум битвы в кардинальский походный шатер, ему начинало казаться, что жемчужная диета – не самое плохое, что могло случиться с ним в этой жизни.
Название: Вздохнет француз – известно кардиналу!
Персонажи: кардинал Ришелье, фрейлина, герцог Бекингем/Анна Австрийская
Категория: гет
Жанр: юмор, стихи
Рейтинг: NC-17
«Вздохи становились все глубже, движения все быстрее – и вот, наконец, они оба достигли высшей точки наслаждения. Угроза, о которой так долго говорил великий кардинал, свершилась: доблесть королевского достоинства пала перед натиском заморского нахала».
Кардинал дочитал пергамент и поморщился. Определенно, в подобной литературной манере изложения доноса было что-то оригинальное и захватывающее, но столь подробные и гнусные описания и без того мерзкой супружеской измены королевы – Ришелье вдруг поймал себя на мысли, что говорит об этом допущении как о действительно свершившимся факте – не делали автору чести. Его Высокопреосвященство потянулся за второй бумагой, авторства одной из верных ему фрейлин Анны – и через несколько мгновений удивленно вскинул брови. Определенно, сегодня на сцену вышла муза Эрато, причем во всем блеске демонстрируя свои умения в том роде литературы, который в приличном обществе принято называть бульварным. Хотя рифмованное донесение тоже встречается не каждый день, пожалуй, не стоит отправлять эту мерзость в камин так сразу. Кардинал перелистнул еще страницу и погрузился в чтение.
И вот она к нему подходит,
Он жадных глаз с нее не сводит,
Лишь тихим голосом шипит
О чем-то тверже, чем гранит.
Тут Анна теребит завязки,
Снимает платье без труда
И даже, видно, без стыда,
Без робости и без опаски.
Что ж, герцог тоже снял камзол,
Теперь стоит пред нею гол.
Она ложится, как наяда –
Или уместней тут дриада?
Я в мифах очень не сильна,
Но в этом не моя вина:
Моя maman всегда считала,
Что мне ученье не к лицу,
Что я достанусь подлецу,
Что моя участь – покрывало
И простыней бесшумный треск,
Придворной жизни яркий блеск.
Но я боюсь вас видеть в гневе -
Мы возвратимся к королеве,
Вернемся в комнату утех:
Она открыта не для всех.
Лежит там Анна, цепенея,
Пошире ноги разведя,
А герцог ерзает, введя,
Да уносясь во эмпиреи.
Но впрочем, в них уносит дух –
А тут он явственно протух.
Вот Анна стонет, выгибаясь,
Вот герцог, быстро изливаясь,
В нее толкается еще,
А после кутает плащом.
Она едва-едва живая,
Но храбро тянется к губам
И шепчет: «Жизнь свою отдам,
Была я на пороге рая!».
Он улыбается, стервец,
Как будто трахает овец.
Меж ними снова шевеленье
(Уже в груди моей томленье!),
Она идут на круг второй:
Вот Анна дрыгает ногой,
Вот Бэкингем вздыхает страстно,
Вот, повернув ее спиной,
Едва смочив персты слюной,
Их в зад ей вводит безопасно.
Потом сует туда же член,
В ее тугой и влажный плен.
Она пытается в подушку
Своим уткнуться правым ушком,
Ей явно больно, тяжело...
Вот по ногам уже стекло
То, что он выплеснул мгновенно,
Едва успел в нее войти,
Не сделав фрикций и пяти,
А хвастался-то, что бессменный!
Вот огорчения причина!
Как глупо доверять мужчине...
Меж тем они опять кончают,
А может, снова начинают
Детей короне заводить…
Да, снова начал он вводить!
Пора и мне отчет закончить,
Ведь вам его еще читать,
А после – в тихую кровать,
Иль к королеве, чтоб прикончить?
Кончаю, страшно перечесть!
Но чувство юмора в вас есть?
Ришелье свернул листок и зловеще усмехнулся. Да, чувство юмора у него есть. И завтра он это докажет...
Название: Коты кардинала
Персонажи: Рошфор, Жюссак, Ришелье, гвардейцы
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: мало кто знает, что на самом деле происходило с котами кардинала после того, как они надоедали своему хозяину...
Примечание: спойлер
Для голосования: #. WTF Richelieu 2014 - работа "Коты кардинала"
1.
Его Высокопреосвященство стремительно шел по коридору дворца. Лицо первого министра короля было спокойно и непроницаемо, лишь хорошо знающие Ришелье люди могли бы догадаться, что он пребывает в самом дурном расположении духа: на виске чуть сильнее обычного пульсировала жилка, левый уголок рта слегка подергивался, правая бровь застыла в изогнутом состоянии. Если бы к этому букету добавились еще раздувающиеся и подрагивающие ноздри, то можно было бы констатировать чистую и незамутненную ярость господина кардинала, но сегодня состояние описывалось только глобальным раздражением. Особых причин тому не было, просто навалились одновременно усталость последних бесконечно напряженных месяцев, обострение язвы, вызывающая наглость очередной фаворитки короля и вхождение в возраст кардинальских котов.
О наличии у Ришелье большого количества кошек знала практически вся Франция, однако мало кто за пределами Парижа подозревал, что у кардинала жили только котята, а взрослым котам не было места в его покоях. Что случалось с выросшими животными? Ответ на этот вопрос не особо волновал всесильного министра: он отдавал распоряжение, подросших кошек заменяли на маленьких котят. Остальное его не касалось. В конце концов, ему было о чем подумать и кроме этого.
Сегодняшнее раздражение было объяснимо: с головой погрузившись в военные действия, Ришелье пропустил момент, когда из очаровательного веселого и резвого котенка животное становится наглым вальяжным котом или блудливо потягивающейся лоснистой кошкой – и теперь пожинал плоды: его покои были оккупированы толпой омерзительно взрослых зверей. В какой-то момент словно вынырнув из круговерти событий, кардинал увидел это безобразие, и, вызвав отвечающего всегда, за всех и за всё графа Рошфора, коротко бросил: «Пора!». По сути, вина за происходящее была на самом кардинале - по какой-то негласной договоренности граф не начинал акцию «Омолоди питомцев Ришелье» без отмашки патрона, и обычно именно короткое «Пора!» было таким сигналом. В этот раз сигнал заставил себя ждать. Но Рошфор, хоть и был довольно бесстрашным молодым человеком, не рискнул проявлять самостоятельность в том, что касалось досуга господина кардинала – ему очень не хотелось проверять на собственной шкуре, как далеко заходят его полномочия в области решения таких вопросов. Не по такому поводу, слишком ничтожному для того, чтобы вот так, за здорово живешь, потерять голову в прямом смысле этого слова – и, возможно, слишком значимому, если у Его Высокопреосвященства случится дурное настроение. Ришелье прекрасно понимал причины этой безынициативности графа, а потому не стал выговаривать ему. Однако следовало что-то делать с полчищем котов, да и найти новых котят тоже – приготовленная ранее партия за время простоя успела подрасти.
2.
Со взрослыми котами проблем не возникло – Рошфор, как обычно, сдал их лейтенанту де Жюссаку. Если поначалу он и переживал, что взрослые особи могут прийтись соратнику не по душе, то, стоило ему только увидеть, как загорелись глаза последнего при словах «извини, на этот раз они старше обычного», все сомнения рассеялись: котам тут были рады. Граф никогда не задавался вопросом, что делает де Жюссак с хвостатыми тварями. Нет, конечно, он не был склонен подозревать командира гвардейцев в излишней сентиментальности, и не думал, что тот бегает по Парижу, пристраивая животных в добрые руки, но почему-то был уверен, что отданные Его Высокопреосвященством кошки получают достойный приют до конца своих дней. В общем-то, так оно и было – просто этот самый конец дней наступал раньше, чем Рошфор мог предположить.
Проблема нахождения новых питомцев была намного более серьезной. Граф отрядил несколько человек в ближайшие деревни, разумно полагая, что в каждом хозяйстве имеется своя живая мышеловка, время от времени приносящая нежеланный приплод, однако посланные вернулись ни с чем: на удивление, был мертвый сезон. Только один из гонцов привез трех полуживых от ужаса котят, которых самоотверженно спас из реки, куда судьба забросила их безжалостной крестьянской рукой. Это никуда не годилось – и Рошфор решил снова обратиться за помощью именно к де Жюссаку. В конце концов, подумал он, человек, который каждые несколько месяцев забирает у меня партию взрослых особей, с огромной долей вероятности должен располагать и определенным количеством их детенышей.
Надеждам графа не суждено было сбыться – приятель развел руками, котят у него не было. Увидев как Рошфор на глазах мрачнеет, выслушав рассказ про странное обезкотячивание ближайших деревень, гвардейский начальник попросил времени до завтрашнего вечера и полную свободу действий. Получив требуемое, лихо развернулся на каблуках и удалился, оставив доверенное лицо кардинала в самых растрепанных чувствах.
3.
Проблемы с котятами де Жюссак действительно решил – и действительно до вечера следующего дня. Мрачно усмехаясь, он вручил Рошфору корзинку с копошащимися там котиками самых разных мастей и пород, общим количеством примерно около двадцати штук – примерно столько обычно и проживало в покоях Его Высокопреосвященства. При этом лицо бравого гвардейца было как-то подозрительно расцарапано, и очевидно не кошачьими когтями. В ответ на удивленно-вопросительный взгляд Рошфора де Жюссак пообещал когда-нибудь рассказать ему эту душераздирающую историю, после чего удалился, оставив приятеля в недоумении. Впрочем, оно быстро сменилось радостью от выполненной части задания – пора было доставить корзину с ценным грузом кардиналу. А расцарапанное лицо де Жюссака, в конце концов, не его забота. Да и не пристало мужчине обращать внимание на такие мелочи. Уж не они ли даже укол шпагой привыкли называть незначительной царапиной? С этими мыслями успокоенный граф и отправился к Его Высокопреосвященству.
Де Жюссак тем временем направлялся в казармы, размышляя о том, как выполнить данное обещание и не выглядеть идиотом в глазах графа – а что-то подсказывало ему, что именно такое ощущение может оставить его история у любого здравомыслящего человека. Впрочем, одернул он себя, стоит ли называть здравомыслящими тех, кто последние несколько суток думает только о котятах. Вот уж воистину достойное занятие для двоих брутальных мужчин! Что же до его лица… Оно было расцарапано несколькими фуриями, по какому-то недоразумению носящими гордое имя женщин. В конце концов, так ли страшно то, что его бравые гвардейцы ворвались в несколько домов в пригороде Парижа и силой отобрали у разных детей их четвероногих любимцев? Маленькие человечки неистово рыдали, особенно усердствовали девчонки, размазывая слезы и сопли по кукольным личикам, а некоторые мальчишки смело доставали игрушечные шпаги и рвались в бой – один такой храбрец даже ухитрился проколоть ногу гвардейцу, так остро было заточено его деревянное оружие. От вида порванной ткани и хлынувшей крови – мелкий засранец умудрился попасть мужчине прямо в вену, и кровь брызнула фонтаном - мальчишка выпустил свою шпагу. Она так и осталась висеть в ноге чертыхающегося гвардейца. Остаток вечера тот провел в попытках расковырять рану и вытащить из нее щепки, а разъяренная мать мальчика примчалась к де Жюссаку и с истерическими выкриками вцепилась ему в лицо когтями, не хуже заправской кошки. Хуже всего было то, что такая ненормальная оказалась не одна, так что женские вопли долго витали в тот день под сводами казармы. Гвардейцы, хоть и посмеивались в усы, но исправно оттаскивали дамочек от своего начальника, который искренне недоумевал, что такого заманчивого может быть в этих драных хвостатых, что дети и женщины так сильно переживают их потерю. В конце концов, единственное, что признавал де Жюссак кошачьим достоинством, был их нежный, напоминающий кролика вкус. Дойдя в своих воспоминаниях до этой мысли, командир гвардейцев заторопился: не хватало еще, чтобы его подчиненные не оставили ему ни кусочка от трапезы из кардинальского дара. В этот раз, благодаря выросшим котам, мяса было ощутимо больше, чем обычно, но все равно следовало поторопиться. К тому же, в первой роте было пополнение, так что обед был не только вкусным, но и исполненным ритуальной значимости.
4.
Не стоит думать, что гвардейцы были наглыми мародерами, живодерами и лишенными сентиментальных чувств дуболомами. Просто уж очень красивый и отчаянный ритуал сложился за эти годы: из кардинальских котов готовилось несколько блюд по особым полковым рецептам, причем одним из поваров должен быть обязательно быть новичок. Он же сажался во главу стола и за время обеда проверялся на «маменькосынковость» - сможет ли, не дрогнув лицом, съесть приготовленное им же из кошатины блюдо, или побледнеет, позеленеет и не проявит себя достойным образом. Сам де Жюссак редко когда присутствовал при священнодействиях на кухне – о том, как проявляли себя новоприбывшие на кулинарном поприще, ему неукоснительно докладывали. А вот в общих трапезах лейтенант принимал самое активное участие – и если он не собирался нарушить эту традицию, сейчас ему откровенно стоило поторопиться.
Мужчина прибавил шагу, и через несколько минут вошел в казарму гвардейцев кардинала. Навстречу начальству тут же бросился главный осведомитель и, возбужденно шепелявя, доложил, что из троих новичков достойно кухонное испытание прошли только двое. Третий же, после того как ему в руки дали несколько котов со свернутыми шеями, поочередно побледнел, позеленел, покраснел и, в конце концов, просто хлопнулся в обморок.
Списать такое поведение на неэстетичность кошачьих трупов было невозможно. Ломанием хребтов, как всегда, занимался в совершенстве овладевший этой наукой господин де Монтан – по слухам, сворачивая очередную кошачью шею, он представлял поочередно всю свою многочисленную родню, стоявшую между ним и наследством. Его работа всегда было ювелирно точной - ни одной лишней порванной связки, никаких фонтанов крови - исключительно красиво уложенные в ряд, хвостом к хвосту, лишенные трепета жизни кошачьи тела. Только слишком неестественный угол поворота шеи говорил о том, что это не спокойный сон жизни, а вечное дыхание смерти. Обычно не замеченный в склонности к мрачным зрелищам де Жюссак каждый раз ловил себя на мысли, что, глядя на эти «произведения искусства», вышедшие из рук де Монтана, не может отвести от них взгляд и подмечает все новые и новые детали. Натянувшаяся под выпирающим позвонком кожа – прямо у сломанной шеи. Застывшая смоляная капелька почти черной крови на шерсти полосатого серого кота. Удивленное выражение кукольной белоснежной мордочки бывшей любимицы кардинала. Яростный оскал черного с подпалинами кота – почему-то эта морда несколько недель потом являлась де Жюссаку в странных кошмарах. Кот приходил в его сон, садился прямо перед ним, покачивал головой, свешенной набок со сломанной шеи, и укоризненно смотрел ему прямо в глаза. Не злился, не шипел, не пытался укусить - просто смотрел. И от этого взгляда внутри у смелого де Жюссака все переворачивалось, словно его обвиняли в государственной измене или в чем еще похуже. Он просыпался в холодном поту, стиснув в зубах простыню, жадно пил холодную воду и пытался прийти в себя. Через несколько недель кошмары прекратились, и все вернулось на круги своя. Но командир гвардейцев заметил, что ему словно стало еще интереснее (как в детстве, когда упоение страхом заставляет красться в темную комнату, ожидая то ли скрипа половицы, то ли родительского окрика, то ли холодных рук привидения) рассматривать покойных котов, которых де Монтан, как нарочно, стал выкладывать еще красивее, еще аккуратнее, еще завлекательнее.
Сегодня он пропустил это зрелище, но Готьер описал его в красках: 30 вошедших в возраст котов были красиво разложены в ряд в лучах закатного солнца, их хвосты указывали строго на юг, в то время как свернутые шеи были устремлены на запад. В мертвых глазах застыло выражение тоски и крайней скорби. В принципе, некоторым образом де Жюссак мог представить себе эпичность этого зрелища: все тридцать шкурок были сняты более чем аккуратно, и сейчас сушились в отдельной комнате в ожидании скорняка, обещавшегося сшить из них меховую горжетку для дамы сердца одного из гвардейцев, который опрометчиво пообещал своей подруге кроличью накидку. Свежевал тушки не так давно поступивший в роту Николя Леру – и, судя по тому, что он занимался этим уже третий раз подряд, эта обязанность пришлось ему по душе. Похоже, что, наряду со штатным шеесворачивателем, гвардейцы обзавелись также постоянным свежевальщиком, относящимся к своему делу со всей любовью и тщанием. Шкурки были сняты аккуратно, разрез по брюху и лапам проведен словно умелым хирургом, с черепа кожа стянута так аккуратно, словно на ней были застежки. Де Жюссак сделал себе мысленную пометку приобрести для Леру самый остро заточенный с тончайшим лезвием нож – молодой человек проявил себя как истинный мастер, такое рвение следовало поощрять.
Командир вспомнил, что однажды он присутствовал при процессе свежевания, который Леру превратил практически в священнодействие. Для начала он разложил перед собой все имеющиеся на тот момент тушки - в тот раз их было пятнадцать. Сообразуясь с какими-то собственными внутренними причинами и порывами, отобрал три из них, остальные пока сдвинул в сторону бесформенной кучей. Распластал выбранных котов на столе лапами в разные стороны, невесомо примерился и легкими движениями молниеносно вспорол все три брюха, одно за другим. Не обращая внимания на некрасиво вываливающиеся кишки и потоки крови, так же легко сделал надрезы для снятия кожи с лап, по четыре на каждом коте. Затем осторожно, любовно поддерживая тушки, стянул кожу с черепа, не забыв ювелирным движением ножа отрезать нервы и мышцы глаза – так, что пустые стекляшки глаз остались висеть на коже, безжизненно уставившись в пространство, а череп остался с глазницами, из которых свешивались ошметки нервных окончаний и куски мяса. Казалось, Леру не обращал внимания на льющуюся вокруг кровь, он, вдохновенный и торжественный, видел только перетекающий под его пальцами мех, который стремился сохранить в как можно более первозданном виде. Содрав кожу со всего кошачьего тела и на секунду замешкавшись с хвостом, молодой человек изящным движением руки представил на суд зрителя шкуру, как чулок, стянутую с мертвой плоти. Он вывернул ее снова как полагается – мехом наружу, и нарочито небрежным движением отбросил в сторону. Но де Жюссак понимал, что Леру ждет реакции, как всякий художник, только что закончивший акт творения. Он невольно любовался молодым человеком – инстинктивно трепещущие от запаха крови тонкие ноздри, застывшие гримасой надмирного удивления брови, запачканные красным руки и почти поэтически одухотворенное лицо. Командир поймал себя на странном желании аплодировать только что закончившемуся действу, но он так же хорошо понимал, что допустить такого изъявления чувств не имеет права. Леру, ненавидящий любое лицедейство (поговаривали, что на его счету был с десяток убитых в темных подворотнях актеров – и, наблюдая за руками молодого человека с ножом, де Жюссак, помнящий, что все жертвы были найдены с перерезанным горлом, вполне допускал обоснованность этих слухов) счел бы такую реакцию оскорблением. Тогда он только завороженно выдохнул «Как красиво!» - и сейчас, выныривая из водоворота воспоминаний, де Жюссак снова видел в разложенных шкурках все ту же странно-манящую, извращенную красоту.
Отдав должное умению Леру, командир снова обратился к Готьеру – следовало узнать о поведении остальных новичков, да садиться за стол: судя по звукам, доносящимся из обеденной залы, там проводили последние приготовления.
5.
Пока на стол выставлялись последние блюда и кувшины, де Жюссак слушал шепелявый шепот Готьера, докладывающего о поведении на кухне новичков. Первый из них, как уже было сказано, по-бабски хлопнулся в обморок, тем самым списав себя со счетов. Этим следовало заняться безотлагательно – в рядах гвардейцев такому малахольному юноше не было места, но отпускать его домой после того, как он проник во многие гвардейские тайны, тоже было невозможно. Де Жюссак усмехнулся про себя и решил, что убьет двух зайцев сразу: поручит разобраться с этой проблемой Леру, и если незадачливого новобранца найдут в подворотне с перерезанным горлом, командир окончательно узнает ответ на вопрос о том, кто же убийца актеров. Не то чтобы ему сильно хотелось разрешить эту загадку, но знание о своих подчиненных никогда не бывает лишним.
Второй из новоприбывших солдат, Жан Бертран, простоватый паренек, повадками сильно смахивающий на крестьянина, прошел первую часть посвящения с блеском. Он в два счета разделался с выданными ему тушками, виртуозно и мастерски разделав их на удобные составные части. В ответ на восхищенные возгласы товарищей, Бертран, ничуть не смутившись, спокойно пояснил, что до момента отправки на военную службу работал в своем городе мясником, так что может разделывать любые туши с закрытыми глазами. Это умение, кстати, он тут же продемонстрировал: парню тщательно завязали глаза и выдали кошачий труп из кучи, которая предназначалась для выбывшего из соревнования первого новичка. Буквально пара мгновений потребовалась мяснику на то, чтобы тщательно ощупать тушку, после чего он точными движениями тесака разрубил ее на ровные части, не повредив ни одной кости, кроме тех мест, в которых это было необходимо. После этого он так же методично и с прибаутками расправился с остальными тушками, а затем предложил свою помощь в разделке и третьему новичку, молчаливому и строго-аскетичному Анри Дювалю, который не стал от нее отказываться. На этот месте повествования де Жюссак возмущенно вскинул брови, но Готьер взмахом руки прервал возмущение командира – рассказ о Дювале был еще впереди.
Анри Дюваль был младшим сыном мелкопоместного дворянина, и видел в своем поступлении в гвардейскую роту высшую Божью милость. У его отца вечно не хватало денег – надо было помогать старшим сыновьям, выдавать замуж двух дочерей, исполнять капризы полусумасшедшей жены, которая вечно хотела то новые платья, то балы, на которые в их захолустье все равно никто не приезжал, то званые обеды. При этом мадам Дюваль не могла угодить ни одна повариха, все блюда казались ей то пересоленными, то недоваренными, то слишком пресными, то с кислым привкусом – и это при том, что все остальные уплетали кушанья с удовольствием. Но это не могло убедить вздорную бабу. Ей казалось, что все строят вокруг нее козни, хотя даже Анри, отличающийся острым умом и богатым воображением, никак не мог придумать, в чем смысл подобного рода интриг. Не понимал он и другого – как можно, умея хорошо готовить, не суметь угодить пусть и пристрастной, но все же обладающей гастрономическим вкусом даме. Он стал все чаще пропадать на кухне, и вскоре, невзирая на насмешки старших братьев, довольно сносно управлялся с половниками и вертелами, разбирался в приправах и сортах зелени, мог с ходу определить, насколько свежее мясо готовится на жаровне. Его триумф случился, когда мать, впервые за долгое время, похвалила приготовленный обед – и тогда Анри скромно, но с достоинством, сообщил, что все было состряпано им, от первого до последнего блюда, кухарки лишь нарезали ингредиенты под его чутким руководством. После этого в поместье Дюваль снова настали спокойные дни: Анри заведовал кухней, мать перестала придираться к подаваемым кушаньем и была вполне довольна жизнью. Так прошло несколько лет, а потом старая дама отошла к праотцам, после чего ее младший сын и решил попытать счастья в Париже. Надо ли говорить, что оно ему улыбнулось…
Смотреть на то, как молодой новобранец священнодействует с кошачьим мясом, собралась вся рота. Да что там рота – если бы кухня была в состоянии вместить всех желающих, можно было бы смело говорить, что здесь собрался весь гвардейский полк. Анри промывал разделанные тушки, нашпиговывал чесноком, натирал специями и приправами, время от времени выдавая в пространство отрывистые указания, которые тут же бросались исполнять несколько человек – все почувствовали мастера. Он виртуозно и аккуратно делал надрезы, куда помещал не только кусочки чеснока, но также красный лук и красиво измельченный лоснящийся чернослив. Обматывал лапки пахучей кинзой. Набивал горлышки ливером, смешанным с мелко покрошенной зеленью, и замачивал в пиве. Любовно оглаживал грудки, чтобы, измельчив их до пюреобразного состояния, завернуть в виноградный лист, перевязать суровой ниткой и отправить томиться в большом котле, куда предварительно было вылито две бутылки великолепного красного вина и кувшин жирной сметаны. Особо лакомые филейные части Дюваль вымочил в молоке и запек в духовке, щедро посыпав перцем. Из разнокалиберных остатков сварил ароматнейший бульон – и именно с него предполагалось начать трапезу, которой так томительно долго ожидали гвардейцы. Впрочем, никто не роптал – все понимали, что сейчас будут вознаграждены сторицей.
6.
Впервые на памяти де Жюссака обед из котов господина кардинала проходил в полном молчании – все отдавали должное супу, не в силах вымолвить ни слова. Дюваль глядел именинником, но без заносчивости: он понимал, что это не только его триумф, взглядом приглашая Монтана, Леру и Бертрана разделить его радость творца. Командир гвардейцев с удовлетворением отметил про себя этот момент, а потом уже не мог думать ни о чем более, потому что настала очередь вторых блюд. На сей раз стол взорвался ликующими возгласами, Дюваля благодарили и хвалили на все лады, даже де Жюссак выкрикнул что-то приветственное. Потом перевел взгляд на дверь и увидел графа Рошфора, который с интересом обозревал происходящее. Жестом позвав приятеля к столу, де Жюссак сам суетился и накладывал ему куски получше и помягче, словно от того, одобрит ли граф трапезу, зависело дальнейшее благополучие его самого и всех гвардейцев. Впрочем, не одобрить было невозможно – Рошфор по достоинству оценил кулинарное искусство повара, дважды попросив добавки. А уж когда ему сказали, что кашеварил сегодня один из новичков, восхищению графа и подавно не было предела. Он пообещал обязательно рассказать о таких блестящих достижениях Его Высокопреосвященству, чем вызвал на челе де Жюссака странную тень, вскоре, однако, рассеявшуюся. Отдав должное обеду, граф удалился, так же внезапно, как и пришел, так что цель его прихода так и осталась неясна. Впрочем, сегодня де Жюссак предпочел об этом не думать, а, прихватив еще пару бутылок прекрасного анжуйского, удалился в свои комнаты и, после недолгих возлияний, завалился спать. В конце концов, за последние сутки он этого заслужил.
Граф Рошфор же прибыл в Пале-Кардиналь и отправился прямиком к Ришелье. Ему искренне не терпелось поведать Его Высокопреосвященству о том, какие самородки встречаются среди его гвардейцев. Кардинал действительно выслушал рассказ с большим интересом, но, к удивлению графа, заинтересовался больше не личностью повара, а списком предлагаемых блюд. Рошфор, в памяти которого еще был остро жив недавно прошедший обед, в красках расписал Его Высокопреосвященству все, чем потчевал его де Жюссак. Были упомянуты и суп, и рагу, и мясо, тушеное в вине и сметане, и еще многие блюда, которые склонный к чревоугодию граф запомнил до мельчайших вкусовых подробностей, и теперь с радостью описывал благодарному слушателю. Ришелье, с нечитаемым выражением лица, задумчиво кивал головой, а потом, резко подавшись вперед, вдруг спросил:
- Скажите, граф, а как вам показалось, не было ли у этого мяса странного привкуса? Не было ли оно немного жестковатым?
Рошфор честно задумался на несколько мгновений, а потом уверенно ответил, что привкуса он не заметил, а что до жесткости, то ведь заяц обычно и бывает слегка жестковатым. Ришелье как-то нехорошо усмехнулся и спросил, точно ли его доверенное лицо уверен, что его потчевали именно зайцем. На это получил такой же уверенный, как и ранее, ответ, что именно так и обстояло дело, к столу подавалось множество блюд из зайчатины – он, граф, еще удивился, где это гвардейцы добыли в такое время года столько длинноухих.
Ухмылка кардинала стала совсем уж невыносимой, а сам он так и светился сарказмом.
- Да ведь вы, Рошфор, сами передали де Жюссаку этих «зайцев» не далее как вчера утром! - произнес Ришелье, хитро прищурившись.
- Я… я что?! - пролепетал несчастный граф, покрываясь испариной и чувствуя, как «зайчатина», коварно пробравшаяся в его желудок, теперь столь же предательски желает стремительно его покинуть. Он мотнул головой, махнул кардиналу рукой, словно этот жест мог всё объяснить – впрочем, Его Высокопреосвященство действительно понял всё и без слов – а потом опрометью выскочил из покоев кардинала, стремясь быстрее найти себе место уединения.
Блевал граф мучительно и долго. Его выворачивало проклятыми «зайцами» до кровавой желчи, но каждый раз, когда он уже думал, что все осталось позади, организм подкидывал новую порцию принятых за обедом излишеств. Наконец, когда в нем не осталось ни капли кардинальских кошек, а заодно и никаких сил, он кое-как умылся, сел прямо на пол и, уныло разглядывая свои ноги – поднять голову выше не было никакой возможности – подумал о том, как же де Жюссак, которого он считал своим если не другом, то хорошим приятелем, мог так с ним поступить. Постепенно сознание прояснилось, память возвращалась, и граф понял, что это не было злым умыслом со стороны командира гвардейцев, ведь там была огромная и веселая коллективная трапеза, все с удовольствием потребляли именно то мясо, которым его сейчас так долго тошнило. Получалось, что Рошфор действительно сам снабдил де Жюссака основным ингредиентом для мясного стола. Более того, делал это регулярно последние несколько лет, отдавая приятелю выросших котят Его Высокопреосвященства, которые, оказывается, пускались в расход таким вот внезапным способом.
Кстати, по всему выходило, что господин кардинал был в курсе того, что творится на гвардейской кухне – и конечно, со всем свойственным ему сарказмом решил наконец-то сообщить об этом бедному Рошфору именно сегодня, когда тот тоже поучаствовал в общем застолье. Это было совершенно в манере первого министра, так что даже не казалось обидным – а вот известную долю облегчения граф действительно испытал, когда понял, что кара бывшего хозяина котов не падет на головы его верных гвардейцев.
Просидев на холодном каменном полу продолжительное время, конюший кардинала вдруг понял, что чертовски голоден. Еще бы – все, съеденное ранее, он совершенно некуртуазным образом исторг из себя час назад, потом произвел неплохой мозговой штурм, а теперь организм требовал восполнения ресурсов. Граф подумал было, что даже от мысли о мясе его снова вывернет наизнанку, но действительность была к нему милосердна: он не только не начал блевать, но даже подумал о возможном мясном блюде с постепенно зарождающимся желанием. Теперь оставалось найти проверенный трактир, где страждущему подали бы хорошо прожаренный сочный кусок говядины или свинины, а то и тушеного зайца. Рошфор подумал, что от последнего варианта неотвратимо должно снова замутить, однако обошлось. Тогда граф решил вырабатывать характер, мысленно представил несколько блюд из зайчатины, решительно поднялся на ноги, кое-как умылся, пригладил пятерней растрепавшиеся кудри, выкинул безнадежно испорченный воротник, утерся плащом и вышел из своего убежища, держась для верности за стену.
Однако далеко ему уйти не удалось – прям в коридоре его поджидал Ришелье, который, несмотря на саркастическую улыбку, был всерьез озабочен здоровьем своего доверенного лица. Рошфор попытался слабо улыбнуться, но кардинал решительно отмахнулся, всем своим видом показывая, как это все неважно. Бережно поддерживая графа за локоть, Его Высокопреосвященство отвел своего спутника к себе в кабинет.
По дороге Ришелье окончательно открыл Рошфору глаза на отведенную ему в этой цепочке роль: передаточное звено, способствующее, таким образом, случайно сложившемуся ритуалу посвящения в гвардейцы. Сам кардинал не был в восторге от подобного положения, но, положа руку на сердце, его слишком мало волновала судьба выросших котят, чтобы поднимать из-за этого шум, а так получалось убить несколько зайцев сразу. Решалась проблема устройства взрослых кошачьих особей, гвардейцы получали способ испытать новичка и, заодно, сытный обед, Рошфор чувствовал себя в очередной раз выполнившим задание Его Высокопреосвященства, де Жюссак – оказавшим приятелю услугу. Все довольны, все при деле, все счастливы.
А коты? А что коты? А коты отправлялись прямиком в кошачий рай. Уж кто-кто, а они этого заслужили.
-
-
20.03.2014 в 22:47-
-
20.03.2014 в 23:15-
-
08.04.2014 в 20:53sillvercat,
спасибо!
Руди Мюллер,
да, котики - это внезапно. до сих пор сама собой впечатлена.